Opus 2

– К сожалению, после Жнеца Милосердного я уделяла виолончели куда меньше времени, чем требует мой внутренний критик, чтобы спокойно выпустить меня на сцену. Но буду польщена, если однажды мне и моему инструменту посчастливится преподнести Повелителю ещё один скромный дар.

Солнце в глазах дроу окрасил насмешливый блеск: кажется, он прекрасно понимал, каким образом последние две недели хозяин замка Рейолей мог отвлекать от виолончели дорогую гостью, вернувшуюся в его обитель. Справедливости ради, Ева отвлекала гостеприимного хозяина в той же степени, особенно когда замечала его уставившимся перед собой нехорошо пустыми глазами.

Призыв Жнеца, смерть и предательство женщины, бывшей ему ближе матери, не могли пройти для него бесследно.

– Не столь скромный, как вы думаете. Пусть и скромнее, чем тот, что вы преподнесли нам в день Жнеца.

– Но этот дар лучше оставьте единственным, – добавил Лодберг. – Второго подобного проявления вашей скромности эта прекрасная страна может не пережить.

Белая Ведьма только рассмеялась. Негромко, совсем не колюче. Ева потом не раз думала, что Снежана, от которой ждёшь подвоха, сильно отличается от Снежаны, на которую смотришь непредубеждённым взглядом, очищенным финалом затянувшегося маскарада.

Под аккомпанемент этого смеха и прозвучал тот злополучный вопрос:

– Тогда, смею полагать, ваше предложение ещё в силе?

Выпрямившись, пока сплетники акулами кружили вокруг приютившей её колонны, Ева посмотрела на Герберта, с которым они весь вечер ненавязчиво старались держаться порознь.

Во взгляде её было не меньше недоумения, чем в лицах риджийцев.

– Предложение, тир Гербеуэрт?.. – вежливо уточнил Повелитель дроу.

– Ваши маги говорили, – сказал некромант, глядя в упор – не на него, на Еву, – что знают, как вернуть лиоретту домой.

Слова ударили под дых. Как и этот взгляд. Как и то, что за две недели, минувшие со дня Жнеца, Еве в голову не приходило поднимать этот вопрос. И она никак не ожидала, что здесь и сейчас его поднимет вовсе не она. Рано или поздно, конечно, ей бы пришлось об этом подумать, но в тот момент она была слишком рада всем переменам в своей – наконец-то – жизни, чтобы её заботило что-то кроме настоящего. Что-то кроме вещей, естественных для семнадцатилетней девчонки, больше не обременённой ни зловещими предчувствиями, ни ежесекундной ложью, ни фальшивым венцом на голове, которую Ева в кои-то веки позволила себя потерять.