Opus 2

Приди Кейлус Тибель туда, куда направлялся теперь, буквально на несколько минут раньше, он увидел бы, как Ева тщетно зажимает руками уши, лёжа на постели и не ведая о переменах в своей печальной судьбе.

Это не помогало не слышать голоса тех, кого слышать здесь и сейчас она никак не могла.

– Вечно носишься со своим ослиным упрямством, – зудел Лёшка. В последний раз, когда Ева на него смотрела, он курил на окне, светя острой коленкой сквозь драные джинсы. – Давно бы уже отсюда выбралась, если б не оно.

– Даже думать не смей, дурилка, – говорила Динка. Пару минут назад (а может, час – Ева не знала) она сидела рядом с кроватью, словно пришла поболтать с маленькой Евой перед сном, как в детстве; теперь от неё остался только голос. – Разве демону можно верить?

Они изводили её всю ночь. С редкими перерывами. Почти с тех самых пор, как Еву вернули сюда, отказав в надежде на свободу и спасение. По мере того как ночь двигалась к утру, становилось только хуже: что бы ни сводило её с ума, браслет или оторванность от всего, что было ей необходимо, оно продолжало свою разрушительную работу в темпе, который Еве совершенно не нравился.

Иногда от призраков оставались одни голоса. Иногда тишина. Но откуда-то она знала: теперь они не исчезнут и не уйдут совсем. Пока их не прогонят.

Кто-то. Что-то.

– Подумаешь, демон. Тартини, может, тоже душу дьяволу продал совсем не во сне, что бы он там ни заливал.

– Никаких сделок.

– А с тебя даже душу не требуют.

– Чего бы он ни просил.

– Он ведь уже говорил, что будет просить.

– Цена всегда окажется выше ожидаемой.

– Цена вполне приемлемая.

– Замолчите, – выдохнула Ева, разлепив губы.

Она почти чувствовала, как рубин в груди светится судорожными рывками. Где-то между кошмарами наяву она приспустила платье, чтобы посмотреть, насколько всё плохо: багряное сияние потускнело, мерная пульсация уступила место сбивчивому ритму, с каким драгоценное сердце заставляло функционировать её умирающее тело.

Всё было не просто плохо – хуже.

– На кону стоит не так много, чтобы так рисковать.

– На кону стоит всё. Умирать – это ужасно, я проверял.

– Ты справишься и сама.

– Ты не справишься.

– Ты спасёшься. Ты не умрёшь.

– Ты умрёшь, ты исчезнешь, ты…

– ЗАМОЛЧИТЕ!

Призраки, как ни странно, послушались. И замолчали. Зато раздалась музыка – скрипка и фортепиано.

Ми-минорная соната Моцарта, промелькнуло в том ватном коме, что Ева ощущала за глазами вместо сознания. Не промелькнуло – провернулось вяло, с трудом. Лёшка с Динкой, кажется, и правда играли эту сонату дома, для себя: Лёшка два года клянчил её у своего преподавателя, а тот говорил, что не до – рос ещё…

– Я бы на твоём месте прислушался к братику. Покойники ерунды не скажут, – резюмировал Мэт. Он сидел в изножье кровати, как на жёрдочке. – Неповторимый опыт умирания придаёт мудрости даже галлюцинации.

– Ты не можешь… знать, что они говорят.

Язык подчинялся с трудом. Реальность воспринималась рваными цветными осколками сквозь дымчатый флёр сюрреализма.

Так порой чувствуешь себя во сне, только там свет не бьёт в глаза невыносимо и слепяще.

– Я знаю всё, что творится в твоей голове. Твои галлюцинации тоже.

Ева посмотрела туда, где был её мёртвый брат и сестра, оставшаяся в другом мире. Комната, конечно, оказалась пуста – ей составлял компанию лишь Мэт, который с улыбкой наблюдал, как она съёживается в комок на постели.

Скрипка и фортепиано в ушах заглушали мысли, силившиеся пробиться сквозь туман в голове.

– Глупая. Всё ещё надеешься, что милый дядюшка тебя отпустит? – голос демона легко перекрыл и музыку, и мешанину отчаянных беспорядочных соображений. – Счёт теперь идёт на часы. Скоро никакая ванна тебе не поможет. А тебе ведь ещё до замка Рейолей надо отсюда добраться…

Смех. Скрежет струн. Фальшь, что примешивается тут и там, терзая слух: Лёшка редко когда играл так неумело.

Герберт не пришёл. Не пришёл. Вдруг Мэт прав? Ещё немного, и станет слишком поздно, и даже Герберт ей не поможет. Она умрёт, или хуже, чем умрёт – превратится в монстра, жрущего чужие мозги, как в фильмах. И никогда не вернётся домой, и Динку наяву больше никогда не увидит, и колледж, и маму с папой… Интересно, на Эвересте так же ярко солнце светит? Хотя при чём тут Эверест и солнце – совсем всё путается…

– Решайся, златовласка. Я могу тебе помочь. Сама знаешь.

Не хочу умирать, поймала Ева единственную мысль, ясно бившуюся в клубке спутанного сознания. Не хочу.

Не хочу, не хочу, не…

Эта мысль помогла нащупать нить предыдущих размышлений – и, проследовав за ней, сделать тот шаг к краю бездны, делать который она так не хо – тела.

– Ты хочешь… несколько минут… в моём теле? И всё?

В душе, сломанной ещё вчера, растекалась чернота, затапливая бесполезные огоньки глупой веры и глупых надежд, сменяя их простым осознанием простых реалистичных фактов. Даже если Кейлус решится её отпустить – в момент, когда он решится, для неё уже может быть поздно. И Герберт за ней не придёт. Не пришёл до сих пор – значит, вряд ли придёт вообще.