Opus 2

– Тот единственный год, который я провёл в Лигитрине. Когда учился в консерватории. Год искусств, маленьких таверн и молодого амелье, и первого хмельного забытья, и опьянения музыкой, луной и любовью… – Улыбка, кривой трещиной проявившаяся на его лице, скрыла мечтательность, скользнувшую в голосе. – Год, который закончился вскоре после того, как Айри приехала меня навестить.

Ева не шелохнулась. И ничего не сказала, даже когда в воздухе повисла пауза.

Интуиция шептала ей: в данном случае выжидающее безмолвие – единственно верная стратегия.

– Я уже говорил, что в юности мы были с Айри очень дружны. Она умеет быть хорошим другом… когда хочет. – Кейлус качнул бокалом: пламя, тонувшее в амелье, исчезло в кремовом вихре взметнувшихся пузырьков. – Я писал ей всё время учёбы, и звал в гости, и ждал. А когда она приехала, показал ей город, и познакомил со своими друзьями, и повёл по тем тавернам, которые успел полюбить сам. И когда мы бродили по Лигитрину, весёлые и пьяные… ах, как прекрасен этот город в закатном багрянце и лунном серебре… рассказал ей кое-что, чего не писал в письмах. И чего определённо никогда не написал бы отцу, ибо знал, что оно не найдёт у него понимания. Но Айри, как выяснилось, не нашла ничего зазорного в том, чтобы по возвращении поведать всё ему: секреты, которые я рассказал ей, полагая, что она никогда их не выдаст. – Бронза в его глазах плавилась золотом огня, на который он смотрел. – То, что я решил не возвращаться домой, а остаться там, в Лигитрине, – навсегда. То, что с одним из однокурсников у нас сложилась дружба куда более близкая, чем обычно складывается меж двумя молодыми людьми, связанными общим делом.

Ева сидела так тихо, что слышала бы своё дыхание, если б только дышала. Глядя на профиль Кейлуса, чёткий, словно чеканка по металлу, боясь спугнуть этот момент внезапной открытости.

Сделать это было бы куда проще, чем в своё время случайно ранить его племянника.

– Она умолила меня приехать домой в последний раз. Ради неё. Потому что я был нужен ей. Потому что её хотели выдать замуж за человека, чьей женой она быть не желала, и она говорила, что не справится с этим без меня. А когда, дождавшись каникул, я вернулся в Керфи, отец объявил, что больше ни Лигитрин, ни консерваторию, ни своего любимого ублюдка я не увижу. Я пытался бежать, но меня поймали в порту и приволокли домой. Следующие месяцы я не мог играть, ведь со сломанными руками делать это несколько неудобно. Также меня наградили предупреждением, что руками в следующий раз всё не ограничится, и примерно таким же браслетом, что ныне украшает твою кисть – только без блокиратора, с одним заклятием куклы. Снять его пообещали, когда я поумнею. – Полное, неестественное отсутствие эмоций делало его голос почти механическим. – Забавно: сбежавшему наследнику или наследнику, позорящему его представления о том, каким должен быть наследник, отец предпочёл бы мою случайно сломанную шею. А я сломанной шее предпочёл диплом бакалавра магических искусств: всё согласно его желаниям, направленным на то, чтобы сделать из меня достойного Тибеля. И к инструменту снова прикоснулся лишь после того, как он соизволил сдохнуть. – Он улыбнулся, но улыбка эта пугала до дрожи. – Айри потом говорила, что сделала это для моего же блага. И что не знала, как далеко способен зайти мой отец. Не исключаю даже, что она и правда так думала. Но тогда я впервые узнал о её любимом увлечении: рушить чужие жизни.

Когда собеседник вновь взглянул на неё, огонь в его глазах больше не казался Еве отражённым.

– Ты спрашивала, что мне сделала моя семья? Моя сестра лишила меня самого дорогого, что у меня было. Так я научился никому не доверять. Мой отец избивал меня до полусмерти, чтобы выбить из меня то, что он считал омерзительным. Так я полюбил причинять и чувствовать боль. Мой кузен Зайлер, отец нашего прекрасного Мирка, прознав о моей слабости, пытался подложить ко мне в постель своего шпиона. Видишь ли, до поры до времени я был единственным, кому Айри поверяла свои тайны, но с ней проделывать то же было бесполезно, а он долго не мог поверить, что мы действительно рассорились. Моя кузина Инлес, мать твоего возлюбленного Уэрти, озаботилась распустить обо мне самые омерзительные слухи, которые смогла родить её фантазия, вдохновлённая знанием о моих отклонениях. О том, как ко мне относился достопочтенный лиэр Рейоль, ты знаешь. Их детишки, насколько могу судить, недалеко ушли от тех, кто породил их на свет. – Отставив бокал, Кейлус налёг на ручку кресла, подавшись к Еве, которая глядела на него расширенными глазами. – Я никогда никого не принуждал. Не заставлял. Не пользовался чьей-то беспомощностью. Скажи, разве я виноват, что не могу выбирать, кого любить? Разве равен тем, кто унижает или насилует неспособных постоять за себя? Разве мои чувства преступнее и грязнее твоих лишь на том основании, что я люблю во всём подобного себе? Разве я заслужил то, что получил – за любовь?