Opus 2

– Судя по всему, что я наблюдала эти дни, любовное безумие тебя оставило. Пока Мирк под арестом, едва ли вам представится возможность довести дуэль до конца. И я прекрасно вижу, как не по душе тебе быть здесь. Сидеть под замком, словно непослушный ребёнок… Я лучше кого бы то ни было знаю, как хорошо ты умеешь сдерживать эмоции, и благодарна, что ты ни разу не выговорил мне за моё решение, но всё это не может не унижать тебя и не заставлять злиться. В свете создавшейся ситуации последнее, что я хочу, – создавать сложности ещё и между нами. – Жестом, какой Герберт привык видеть у скелетов, Айрес подвинула к себе розетку с мороженым. – Правда, когда ты под этой крышей, мне не приходится беспокоиться за твою безопасность.

– Кажется, я неоднократно доказывал, что способен за себя постоять.

– Ты же знаешь: сколько бы лет ни было детям, для родителей они всегда останутся несмышлёными малышами. – Она взялась за десертную ложку, чтобы, вонзив её в мороженое, тут же опустить руку на скатерть. – Если закончил с едой, можешь идти хоть сейчас.

– Я никуда не тороплюсь.

Самый пытливый взор и острый слух не уловил бы за словами фальши.

– Просто я знаю, что к десерту ты всё равно не притронешься. А Эльен наверняка уже на стенку лезет от невозможности перекинуться с кем-нибудь словечком. – Айрес смотрела на него без тени улыбки, обычно сиявшей на них бронёй. – Уэрт, я не собираюсь удерживать тебя там, где тебе не хочется быть. Я и без того сделала то, чего не должна была делать. Прибегла к рычагу, к которому не должна была прибегать – даже для твоего собственного блага. Твой комфорт мне важнее всего.

– Прямо-таки всего.

– Ладно, столь же важен, как благо страны.

– В это я уже верю. – Герберт неспешно поднялся из-за стола. Обогнув его, склонился над стулом королевы, чтобы на миг невесомо прижаться сухими губами к гладкой бледной щеке. – Спасибо. Я ценю всё, что ты для меня делаешь.

Вместо прощания Айрес, повернув голову, коснулась лёгким поцелуем ладони, которой племянник оперся на её плечо.

За тем, как Герберт уходит, она не следила. Сидела, наблюдая, как сквозняк из приоткрытого окна щекочет холодом цветочные лепестки.

Когда дверь тихо стукнула, сообщая, что Айрес осталась в одиночестве, та опустила глаза – на розовое лигитринское мороженое, тающее в хрустальной вазочке.

Чашки, тарелки и вазы слетели со скатерти, огласив дворцовый покой звоном бьющегося фарфора, заглушив её крик. Не успев разлететься по комнате, осколки обернулись крошкой, снежной пылью присыпали пол, смешиваясь с осыпающимися пеплом фруктами, сластями и лилиями, и с лужами, оставленными амелье и водой.

Побелевшими пальцами вцепившись в пустой стол, какое-то время Айрес ещё кричала: глухо, надрывно, яростно. Смолкла лишь для того, чтобы спустя несколько вдохов – коротких, натужных, болезненных, словно в груди её зияла смертельная рана, – разрыдаться в голос.

…очень, очень давно маленькая Айри Тибель пообещала себе: больше никто и никогда не причинит ей боль, к которой она не будет готова. И держала это слово двадцать шесть лет.

Жаль только, собственное сердце нельзя было разбить и стереть в порошок так же безвозвратно и просто, как фарфор.

* * *

Она дрейфовала во тьме. Мрак окутывал её чёрной водой, утягивал вглубь, в бездонную тишину, где не было ничего.

Кроме голосов.

– Спи, – тонко шептал один. Не женский, не мужской, не юный, не старый – просто шелест короткого слова, касающийся слуха погребальным покровом.

– Забудь обо всём, – говорил другой. Тоже без пола, тоже без возраста – просто слоги в песне манящего небытия.

– Спи…

И она спала, слушая черноту, заглушающую отзвуки других голосов – очень далёких, странно знакомых, пытающихся пробиться к ней сквозь покров молчания пустоты. Почему нет? Ведь здесь тишина, и покой, и никакой боли, и никаких тревог. Можно просто зажмуриться и отдаться черноте, раствориться в её объятиях, потерять себя, чтобы никогда больше не найти.

…себя…

Память о заключённой сделке вернулась разом – вместе с осознанием, кто она.

Ева так и не поняла, от чего проснулась. От звучания голоса, велевшего ей очнуться, – или от ужаса, прошившего её, когда она вспомнила, что сделала то, чего клялась никогда не делать.

– Тише, – сказал Герберт, когда она дёрнулась в его руках. – Ты дома.

Герберт. Тёплый. Настоящий.

Дома…

Ева заморгала, привыкая к свету, огляделась, с чего-то ожидая увидеть свою комнату в московской квартирке – с Динкиным пианино, мерцающим компьютерным монитором на столе и подушками с Тоторо, сереющими на диване. Но, конечно, вокруг была только ванная, где она так часто приходила в себя после целительного сна.

Нет. Она не дома. Но она в безопасности. И Герберт рядом.

Значит, Мэт сдержал обещание…

– Ты же был у Айрес, – проговорила Ева сонно, полулёжа на коленях у некроманта, который примостился на полу. С мокрыми волосами, закутанная в огромное холщовое полотенце: видимо, Герберт только вытащил её из бассейна.

– Был, – согласился он, прежде чем склониться к её лицу.