Opus 2

– Ладно, молчунья. Я думала, ты тоже захочешь скоротать время повеселее, но нет так нет.

Ева, не ответив, вытянула ноги. Откинув голову, прижавшись затылком к стене, закрыла глаза, возвращая себя в черноту.

Не пристало ей веселиться во время собственной казни. И едва ли Бианте захотелось бы с ней болтать, знай она, из-за кого в какой-то степени здесь оказалась.

Но каяться перед незнакомкой Ева тоже считала излишним.

Какое-то время прошло в ожидании неизвестности. Иногда девчонка бормотала что-то себе под нос. Иногда мурлыкала обрывки какого-то назойливого мотивчика. Иногда вскакивала и начинала ходить туда-сюда – выдавая, что нервничает больше, чем хочет показать.

Дверь открылась во время очередного её круга по камере, как раз когда Бианта направлялась к выходу.

Ева наблюдала, как двое охранников уводят настороженную девчонку, засыпавшую свой почётный эскорт вопросами. Ни переживать, ни чувствовать что-либо сил не было.

– Что-то мне подсказывает, больше мы её не увидим, – прокомментировал Мэт.

– Я тебя не звала.

– Входить по приглашению всегда приятнее, но находить лазейки – моя специализация. Особенно когда твой разум ничем особо не занят.

– Может, её отпустят.

– То, что на данный момент я просто голос в твоей голове, не делает меня идиотом. Тебя, к слову, тоже.

– Убирайся, – сказала Ева, стараясь не думать о том, о чём и правда давно задумалась сама.

Не в интересах Айрес распространять информацию об Избранной среди подданных. И вряд ли королева могла быть уверена, что Ева будет об этом молчать.

Если к ней подсадили соседку – скорее всего, знали, что та всё равно уже никому и ничего не рас – скажет.

– Считай меня воплотившейся детской мечтой. Многие детишки мечтают о воображаемых друзьях.

– Я нет.

– Тогда тем более цени: я воплотил то, о чём ты и не мечтала.

Стиснув зубы, Ева заглушила непрошеного собеседника музыкой в голове.

Бианта всё же вернулась. Не скоро. Лишь после того, как в камере снова погас свет.

Ева сощурилась, когда дверь открылась, впустив в черноту широкую золотую полосу; девчонка упала лицом вниз, словно мешок с соломой. Потом закрылась. Свет, заливавший спутанные рыжие лохмы, уполз вбок, сужаясь до крохотной нити, и исчез одновременно со стуком железа о косяк.

Ева послушала хриплое дыхание, нарушавшее мертвенный покой окружающей тишины.

Подползла ближе, нащупывая путь сквозь безучастный мрак.

– Бианта, – негромко позвала она, когда вместо камня пальцы ощутили прохладные шелковистые кудри.

Хрип перешёл во всхлип. Следом – в судорожный сбивчивый шёпот:

– Папа…

Ева села рядом. Почувствовав, как Бианта вцепилась в подол её рубашки, неуверенно протянула ладонь, чтобы погладить девчонку по голове. Просто не могла оставить её вот так – одинокой, плачущей. Когда та, рыдая, уткнулась в её колени, Евины пальцы на миг соскользнули с мягкой пряжи чужих волос и коснулись руки, стиснувшей её подол, словно спасительную соломинку.

Ладони сокамерницы были выпачканы в чём-то слишком липком, чтобы быть слезами. И – едва заметного мерцания браслетов хватило, чтобы это разглядеть – слишком тёмном.

– Папочка, помоги, пожалу…

Ева сидела неподвижно, даже когда девчонка затихла. Лишь бессильно отняла руку от кудрявой макушки, пока мерные выдохи грели ей ноги сквозь грубую ткань рубашки.

– Ну давай. Скажи, что это тоже из-за тебя. Зарыдай и умри с горя.

– Может, и умерла бы. Если б могла.

Мэт издал театральный вздох, тяжёлый, как камень Сизифа:

– Банально, златовласка. Твои страдания никого не воскресят. И никому не помогут.

Ева промолчала. Не собиралась спорить, особенно когда на её коленях спала умирающая девчонка. Но слова демона всё равно упали на лёд её личного ада колючими жгучими звёздами.

Может, она и виновата в том, что Бианта пошла на Кмитсверскую площадь вместо уроков. Но не она создала мир, где детям за брошенный камень воздаётся смертью под пытками.

Мир, который должен быть разрушен.

Положив холодную ладонь на тёплый затылок девчонки, Ева послушала чужое дыхание – метроном, что отмерял утекающее сквозь пальцы время. Вдохнула и выдохнула – просто затем, чтобы вспомнить, каково это, дышать, – пока ноздри щекотал разлитый в воздухе кровавый металл.

…по льду поползли трещины, через которые прорвалось огненное сияние чистого гнева.

Кейлус умер, потому что хотел свергнуть Айрес тирин Тибель. Ева умерла, потому что Айрес верила: она, Ева Нельская, представляет собой угрозу. Угрозу, способную изменить ход той битвы, которую королева Керфи вела с собственными подданными.

Герберт верит в то же.

Ева его не подведёт.

– Злюкой ты мне нравишься больше. – В шелесте, прибоем раскатившемся по сознанию, слышалось удовлетворение. – Не благодари.

– Не надейся, клякса. Я тебя ненавижу.

– Брось нерационально тратить эмоции и мерить меня по скучным человеческим меркам. Это всё равно что ненавидеть молнию, испепелившую твою любимую берёзку. Для ненависти у тебя есть куда более подходящий объект. Куда более уязвимый.

– Едва ли Айрес можно назвать уязвимой.

– Более уязвимой, чем бесплотный голос в твоей голове.