11. Он держит меня в состоянии пружины.
12. Он выталкивает меня из текста, конфисковав волю, жалость, разум. Выталкивает, тыча «дружеским пальцем». «Друг мой, вы сейчас попали в другое больное место вашим дружеским пальцем. Эти дружеские пальцы вообще безжалостны, а иногда бестолковы». («Б», I, 3, (Х)). В итоге я оказываюсь перед разбитым корытом, полным обезображенных трупов. Я весь в крови и в полном восторге. Я — свидетель, не приглашенный на суд. Передо мной как иконостас — визуальный мартиролог. Все те же: Лебядкин с перерезанным горлом и Марья Тимофеевна, истыканная ножиком, Лиза и Федька с проломленными черепами, застреленный Шатов, стоящий на дне пруда (камушки на ногах) и Кириллов с аккуратной дырочкой в голове, повесившиеся Матрена и «гражданин кантона Ури», Степан Трофимович и Марья Игнатьевна, отошедшие к богу в тихом помешательстве. Каждой твари по паре. А рядышком для украшения — сбрендившие Лямшин и Толкаченко и впавшая в детство старуха Дроздова. Ну почему все так? «Ждете ответа на „почему“? … Это маленькое словечко „почему“ разлито во всей вселенной с самого первого дня мироздания… и вся природа ежеминутно кричит своему творцу: „Почему?“ — и вот уже семь тысяч лет не получает ответа. Неужто отвечать одному капитану Лебядкину …?» («Б», I, 5, (IV)). Но тот, кто знал ответ, мертв — и я опять лишен выхода, ментально заблокирован.
13. Я — вне текста. Вот он я. А «вы все настаиваете, что мы вне пространства и времени…» («Б», II, 1, (VII)). Возьмите эту бумажку и прогуляйтесь по тексту с ней. Не бойтесь, первая прививка вам сделана. Добавляйте свои ощущения. Вы же раньше не были в тексте. Вы читали. «Люди из бумажки; от лакейства мысли все это» («Б», I, 4, (IV)). Хотя можете прививаться по Бахтину, Бикбулатову, Белнепу, Розанову… Мое дело предложить… А я пошел в «Идиота». Et je precherai l Evangile…