Опус номер девять ля мажор. Часть 2. Жизнь как музыка и танец

Андрея никогда не тянуло преподавать гитару. Почему – он давно понял и растолковал всем, кого это нежелание удивляло. Преподавание бывает разным, – вслух размышлял он. Можно объяснять азы новичкам: учить держать инструмент, ставить руки, вместе играть первые гаммы. Это, по правде говоря, скучно. С этим справится и кто-нибудь попроще. Можно взять более умелых ребят и заниматься тонкой настройкой, как Марко на своих мастер-классах или Марк Ефимович. Это куда интереснее, но Андрей, во-первых, не был уверен, что сможет воспитывать неповторимый талант учеников, а не производить собственные маленькие копии. А во-вторых, он просто не чувствовал за собой морального права на такую работу. Для неё надо быть хотя бы профессором.

– А если стать профессором? – спросила Оля.

– Самый молодой, которого знаю, годится мне в папы, – ответил Андрей.

– А в наши годы они чем занимаются? Андрей пожал плечами:

– Наверное, прожигают молодость. И зарабатывают моральное право.

Но всё же ему пришлось искать учеников, не разбирая, новички они или кое-что умеют. Для начала появился бы хоть кто-нибудь. Хоть один.

И появилось двое. Первый, двенадцатилетний Саша, был братом единственной Олиной ученицы-итальяночки. Папа или мама дважды в неделю привозили её к Оле домой и забирали после урока, а теперь стали возить обоих детей. Занимались одновременно: Оля с Ариной в кабинете, Андрей с Сашей в большой комнате, – удобнее ничего нельзя было и придумать. Саша увлёкся гитарой три месяца назад, выучил ноты и несколько этюдов по школе Эмилио Пухоля и до сих пор удивлялся как чуду, когда сухие печатные знаки нехотя, скрипя и сопротивляясь, превращались под неловкими ещё пальцами в гармоничные созвучия.

– Скоро будешь смотреть на лист и уже всё в голове слышать, – уверенно сказал Андрей на третьем занятии. Саша оказался более чем способным, и даже те первые шаги, которые сделал сам, удались ему на редкость правильно.

Второго ученика, пятнадцатилетнего Игоря, привёл Слава Брындин. Игорь был его то ли семи-, то ли восьмиюродным племянником, – с этой веткой своей родни, самой близкой по духу, Слава общался больше, чем со всеми другими. Долговязый, с оформившимся звучным баритоном, Игорь принадлежал к старомодному доброму типу лохматых обаятельных раздолбаев, девичьих любимцев, которых трудно вообразить без гитары и дежурного набора хулиганских и лирических песен. Всё это у него было, он уже несколько лет умел аккомпанировать себе пятью аккордами, но захотел большего, когда Слава показал ему видеозапись, сделанную на одной из квартирных посиделок. Тогда вспоминали недавний концерт Ольги Арефьевой; Оля, большая поклонница своей тёзки, одну за другой пела её песни, и Андрей стал импровизировать на второй гитаре сольные партии, то перекликаясь с Олиным голосом, то уходя вдаль по извилистой дороге ассоциаций и тайных смыслов. Эти его прогулки больше всего потрясли Игоря, а вместе с ними то, что две гитары звучали, как целый оркестр. Научиться играть так же – эта мечта была слишком смелой, чтобы её высказать. Игорь хотел просто узнать, может ли у него что-нибудь выйти. Андрей, с помощью внушений и примеров из собственной жизни, говорящих о том, что все когда-то начинали, за два урока отучил его от взгляда снизу вверх. Затем проверил на способность к импровизации – пока голосом, пробовать что-то на гитаре было рано.

– Всё в порядке, – заверил он, – сможешь, а пока давай продолжим заниматься классикой.

Ещё через урок Игорь так осмелел, что показал песню своего сочинения – что-то минорное о свободе, дыме костра и дальнем грохоте ночных поездов. Песня была недурна, хоть и отзывалась чужими голосами, от незатейливых бардов советской поры до современных ролевых менестрелей. Игорь сам это чувствовал, но Андрей сказал ему, что стыдиться нечего. Твой голос тоже слышен, а подражания?… Да кто из нас был абсолютно самостоятельным с первых шагов? Пушкин – и тот не был. И Моцарт не был. И любой, на кого ни посмотри.

8

Это был удивительный концерт. В огромном зале, до отказа переполненном, где зрители сидели в креслах, на полу и на самой сцене; где вокруг не было знакомых лиц и свет люстры терялся на полпути к высоким, будто крепостные, стенам, неизвестный гитарист играл пьесу Ролана Диенса. Он был едва виден, но музыка звучала словно бы над самым ухом. Андрей слышал её впервые, но фантастическим образом узнавал. На что она была похожа? Скорее всего… на идеальное произведение, которое он бы мог сочинить, если бы только умел.

Эта догадка встряхнула его. Он поднялся и, несмотря на тесноту, легко, будто во сне, прошёл на сцену, сменил музыканта, как в армии часового. Тот не возражал. Теперь Андрей сам играл, не глядя в ноты; музыка текла сквозь него, неведомо откуда, непонятно куда. И одновременно росла досада: почему не я? Почему он это написал? Сколько раз я пытался выдумать свою оригинальную пьесу? Столько же раз бросал после первых тактов. Все места заняты, пути исхожены, земли открыты. И ничего нового сказать нельзя.