Опускается ночь

Когда он рассказывает о случившемся Паоле, она ничего не говорит. Ее глаза горят, губы плотно сжаты, некоторое время она стоит, застыв, словно статуя. Затем с быстротой змеи она хватает пиньяту, полную супа, и швыряет на пол с криком, который, кажется, должен разодрать ей горло. Затем смачивает тряпку и начинает отчаянно обтирать Этторе лицо и руки. Уничтожает улики, которые могут его выдать. Когда он приносит горестную весть Луне, та медленно оседает и падает на пол. Сворачивается клубочком, подтянув колени к подбородку, и замирает, не говоря и не двигаясь. Этторе знает, что́ она чувствует. Он проводит с ней остаток ночи, и, поскольку ее глаза не видят ничего вокруг, ему не нужно прятать от нее слезы.

– Нам следовало убираться, как только мы подожгли сено. Но мы хотели убедиться, что Федерико не выберется оттуда, не откатится в сторону. И он не выбрался. Мы могли бы сразу уйти. Или просто пристрелить его. Не было необходимости разводить огонь и привлекать внимание охраны. Но, знаешь, мы хотели, чтобы он понес кару, чтобы он горел, как горела Ливия в лихорадке после его нападения. Пино не нужно было идти с нами; я должен был сказать ему, что это не его дело. Ливия не была ему ни возлюбленной, ни сестрой. Он не был в долгу перед ней. Мне не следовало звать его, когда мы нашли Федерико, – я бы мог соврать. Я мог бы сказать, что у меня не было времени зайти за ним. Это моя вина. Целиком и полностью, – говорит Этторе, но Луна не реагирует на его слова, словно и не слышит их вовсе. Она по-прежнему лежит, свернувшись, на том же месте, подкошенная, словно пшеничный колос. Ее сердце умерло.

В субботу работы нет. Этторе не сидится на месте, и он бродит по Джоя-дель-Колле открыто, без всяких предосторожностей, даже без низко надвинутой на глаза шляпы. Он смотрит на мир с полным равнодушием и ждет, что его остановят, арестуют, ведь всем известно, что они с Пино были друзьями. Но никто его не задерживает. Никто к нему не обращается, кажется, никто и не замечает, что случилось нечто ужасное, непоправимое, и Пино мертв. Этторе сбит с толку; его душит ярость. Тело Пино привозят в полицейский участок, там его опознают и возвращают Луне, мать которой берет на себя все заботы о похоронах, поскольку дочь по-прежнему пребывает в молчаливом ступоре. Этторе стоит на углу улицы, когда показывается тележка с телом Пино, которую юноша катит на кладбище. К процессии присоединяется все больше и больше народа. Многие знали Пино, многие любили его. Этторе не идет с ними, и от абсурдности происходящего у него начинает кружиться голова. Ему кажется, у него нет права проводить друга. Процессия двигается мимо него, проезжает, скрипя колесами, тележка. Некоторые из тех, что идут следом, поворачиваются, озадаченно глядя на него и хмуря брови. Он с готовностью принимает их порицание.

Этторе кажется, что ему много сотен лет, и это чувство все крепнет и крепнет. Он уже не Этторе Тарано, а один из миллиона кафони, которые веками жили и умирали в Апулии. Он слился с бессловесным множеством тех, что разбивались в лепешку о камни и твердую землю, голодали и трудились, словно скотина, вытягивая жизнь из бесплодной пыли, а затем в качестве награды получали право на существование. Короткие безвестные жизни, наполненные бесконечной борьбой с лишениями и озаренные скоротечными моментами радости, вспыхивающими и гаснущими, словно искры. Он древний человек, он переносится на тысячи лет назад, он пользуется каменными орудиями, потом бронзовыми, потом железными, перед его глазами цвета Адриатики проходят столетия, и ничего не меняется вокруг. Он кровь и душа этой земли, он ее вечное движение, и он устал. Смертельно устал.

Паола пристально смотрит ему в глаза, но, когда она заговаривает, у него нет сил ей ответить. Он должен двигаться – стоит ему остановиться, как все эти тысячелетия начинают наваливаться на него, грозя его сокрушить. И он не в силах понять, чего можно ожидать от тех, кто так же устал, как и он.

– Этторе… – произносит Паола, тряся его за плечо, когда воскресным вечером начинают опускаться сумерки. Он смотрит на нее из своего далека, затем моргает и оглядывается. Он стоит на Пьяцца ХХ Сеттембре, застыв посередине треугольного пространства, не имея ни малейшего понятия о том, как он там очутился. – Мне нужно знать, что с тобой все в порядке. Что ты вернешься, что сегодня ты с нами, – говорит она. У нее изможденное лицо, в черных волосах уже поблескивает седина. На какой-то миг Этторе видит перед собой их мать.

– Вернусь? – спрашивает он.

– Из того чертова ада, в который ты ушел! – Она ударяет его ладонью по виску и щеке. Ее голос звучит испуганно.

– Я никуда не уходил. Я никогда никуда не уйду – и ты не уйдешь.

– Через несколько часов мы отправляемся в Дель-Арко – ты меня слушаешь? Мы устроим налет на ферму, как планировали, убьем Людо Мандзо и возьмем то, что нам необходимо. То, чего мы заслуживаем. Ты с нами? Твоя моцарелла может запаниковать, если не увидит тебя… она может устроить нам проблемы – поднять тревогу, кто ее знает. Ну?