Опыт биографии. Невиновные

…Был разговор как разговор — сколько такого рода встреч и болтовни бывало в нашей жизни. Словно бы приятели — и не приятели: из случайных встреч и беглых разговоров возникли отношения, понимание разности, но и общего в оценке вещей для нас главных, к тому же общий круг интересов и словно бы общая любовь… Разговор порхает, на столе бутылка, но пьянства не будет — мы ограничены временем; с нами красивая женщина, все чуть возбуждены, над столом витает что-то недосказанное, все остро: революционеры, они как матадоры — отказа не знают. А разговор общий — о поэзии, о тех, кто сидит в лагерях, и о тех, кто дожидается своего часа. И что-то о людях, захотевших жизни полегче: устали, поднадоело, добрались до своего потолка или напугались… «Стрелять, — сказал один, как о чем-то решенном. — Стрелять их всех не размышляя…» — «Нет, нет, погоди! — смутился другой, который больше о поэзии. — Ты перебарщиваешь. Различать надо. Если он своим, так сказать, падением никому вреда не приносит — что ж, слабость, нельзя требовать героизма от каждого. Но если б я встретил в лесу имярека, заложившего остальных на процессе, я б его своими руками… — он как-то сглотнул, — задушил бы.

Я остолбенел и, почему — не знаю, по далекой, впрочем, ассоциации (от разговора о поэзии, что ли?) вспомнил Державина, участвовавшего в подавлении пугачевского бунта и приказавшего повесить одного из мятежников «из поэтического любопытства», — Пушкин упоминает этот факт дважды, так он его, очевидно, потряс.

Ассоциация, и верно, была далекая. Чуть ближе другая, хотя и ей полтораста лет: декабристы, кричавшие на Сенатской площади «Да здравствует Конституция!», разъясняли недоумевающей толпе, что речь идет о жене великого князя Константина — Констанции, и предлагали поддержать их… А разве психологически структура мышления Дегаева и Желябова различны между собой не только количественно?

Откройте еще раз ту же книгу нашего великого писателя, которую не в очень давнее время не рекомендовалось читать на родине ее автора.