Опыт биографии. Невиновные

Аня показала мне письмо, которое Летучий прислал из тюрьмы домой. Я перечитала его несколько раз. И поняла, что Алексей, просидевший почти пять лет в тюрьме, стал настоящим зэком: сочиняя письма, учитывал, что их прочтут не только его близкие, но и цензоры. Тем не менее письмо было очень откровенным, и мне показалось, что я начинаю понимать этого человека и логику его поступков. Мне показалось, что все эти годы ученый вел сам с собой тяжелую внутреннюю борьбу, выбирая единственно возможный для себя путь — путь отстаивания своей собственной правоты, непонятной для других. Это был путь разочарования в прежних идеалах, путь осмысления своей собственной вины, не имеющей отношения к виновности в шпионаже.

«Мама, милая мамочка! Вчера я получил твое большое, до крайности тревожное письмо. Ты пишешь: „Сейчас начинается новый этап нашей жизни. Я пока не знаю, как у меня все пойдет. Потеряна вера во все“.

А ведь это — не так! Вот давайте задумаемся — а во что вера-то потеряна? Мы верили в то, что есть, есть люди добрые и честные — и что же, разве это не так? Да нет же, люди эти поддерживали вас (и меня), они на улицах подходили, звонили, писали, чтоб только сказать, что они не согласны с произволом.

Но кое-что мы действительно потеряли — только вот стоит ли об этом жалеть, остается открытым вопросом. Мы потеряли веру, наивное ожидание того, что абстрактно-коллективный „барин“ разберется, восстановит по доброй воле справедливость. Мы потеряли ее, как теряли до нас сотни тысяч людей, сотни тысяч семей — но лучше ли нам было бы пребывать в этой наивной вере в „доброго царя“, „умных чиновников“ и т. п.? Очень болезненно расставаться с этой верой, одним из последних оплотов доверия к той „машине подавления“ (по Ленину), которая надстроена над обществом, — но тем самым мы ведь уходим от пагубной, усердно и усиленно насаждаемой сверху иллюзии того, что решение всех своих проблем мы должны и можем отдать государству, пребывая в положении послушных овец и ничего не предпринимая для защиты своих интересов, все сделает за нас „компетентный дядя“. Удобная иллюзия — для тех, кто таким образом здорово упрощает свою жизнь: собственно говоря, из-за такой моей позиции безоговорочного доверия к людям с твердыми серо-стальными взглядами и возникла вся эта белиберда. Руки-то оказались не совсем чистыми.

В канонической физфаковской опере „Черный камень“ есть такие слова: „…Жизнь человека сарказма полна“. Что-то похожее пришло мне в голову когда буквально два-три дня назад сделал я открытие, убедительно показавшее мне, до чего наша с вами — я имею в виду страну — история движется если не по кругу, то уж по очень плотно сжатой спирали. Сарказм ощутимо влился в мою и без того наполненную жизнь!

…Помню, вместе со всей страной я с трепетом наблюдал в ночь с 24 на 25 марта за мельтешением цифр на экранах Центризбиркома: кто же, ну кто же придет первым, кто станет твоим новым избранником, Россия? И с каким теплым чувством смотрел я уже после, переключая канал за каналом в упоительном стремлении еще раз услышать, прикоснуться, такие простые, от самого сердца — и к сердцу! — идущие, такие простые, но наполненные глубочайшим смыслом слова такого безмерно простого и человечного, плоть от плоти — невысокого худощавого человека: „Я могу — а значит, считаю, что должен…“, и дальше важные для каждого планы, указания цели. Как емко, как продуманно прозвучала эта сказанная экспромтом, но, чувствовалось, выстраданная, взращенная в сердце фраза!

Впрочем, это захлестнуло, поднялось в душе теплой волной самое важное, самое запомнившееся за последние полтора месяца. Я-то вообще о другом. Об истории. Восемьдесят два года тому назад, в феврале 1922 года, невысокий, едва заметно полноватый, не так уж сильно лысеющий человек замер над листом бумаги. Владимир Ильич Ленин обращается к членам политбюро ЦК РКП(б) по вопросу об изъятиях ценностей у церкви: „Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем и потому должны произвести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления….Чем больше представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше “.

Какой сарказм! Становится понятно авторство гениально емкой формулы „могу — должен“. Но вот контекст, в котором впервые родилась эта формула… Какие негодные, недопустимые рождаются параллели! Советники постаралась. Посоветовать использовать такую яркую фразу — по-настоящему стоящий совет. В плане пропагандистского эффекта очень хороший ход. Вот только, найдя эту фразу в ленинской работе… Эх, знать бы, что только эту формулу советники новому президенту посоветовали использовать!.. А не образ действий, modus operandi… Вот где сарказм, наполняющий жизнь.