Опыт биографии. Невиновные

Самолет Ан-2 стоял на приколе во дворе колонии строгого режима. Он смотрелся как инородное тело среди витых, почти арбатских уличных фонарей, фонтанов с цементными лебедями. Я слышала, что во Франции и в Англии было несколько случаев, когда осужденные совершали побеги на вертолетах. Поэтому во многих западных тюрьмах по периметру развешивают специальные провода, чтобы засекать самолеты и вертолеты, если, не дай бог, те соберутся пролететь над тюрьмой.

А здесь настоящий самолет стоял, как насмешка. Аня Сваровская потом рассказала мне, что у него нет двигателя и даже при большом желании улететь на нем невозможно. Доставили этот летательный аппарат во двор колонии на специальной площадке-эвакуаторе. Казбек Михайлович говорил Ане, что зэки, выходившие на свободу, обязательно фотографировались на память рядом с этой странной железной птицей.

* * *

Аня вышла со свидания в слезах. Она бросилась ко мне:

— Пойдем отсюда скорей. Мы опоздаем в аэропорт. И вообще, я больше не могу терпеть этот беспредел. Они, как садисты, издеваются над Алексеем. Устраивают ему провокации. Подстроили эту историю с мобильным телефоном. Как на грех, в тот день у жены Алексея был день рождения. Пришел к нему парень, про которого Алексей точно знал, что он работает на администрацию, но по своей интеллигентности поддерживал с ним приятельские отношения. Этот парень ему сказал: «Жена твоя звонила. Волнуется, что от тебя нет звонка, ведь у нее сегодня день рождения». Протянул ему трубку. Алексей набрал домашний номер, начал разговаривать, и в этот момент в барак как будто бы случайно зашел контролер. Летучий не успел даже спрятать мобильник в карман. Алексей сказал мне, что не понимает, почему он так легко попался на эту удочку. Как будто бы тот парень его зомбировал. Ведь он прекрасно знал, что, во-первых, жена не могла позвонить на этот телефон, во-вторых, у него была телефонная карточка, он мог и сам попробовать позвонить жене из автомата. И теперь Алексея перевели на строгие условия содержания на неопределенный срок. Это значит, что не может быть речи ни о свиданиях с родственниками, ни о помиловании. Администрация колонии, само собой, не станет рекомендовать его на помилование, потому как он — злостный нарушитель режима, который нуждается в дальнейшем исправлении. Впрочем, сам Алексей за эти годы абсолютно не изменился. Он все такой же наивный. Надеется на президента. Написал Путину письмо, где подробно рассказал про свое дело. Он надеется на помилование и не понимает, что его никто не отпустит, пока он не встанет перед ними на колени и не признает свою вину.

— Знаешь, — продолжала Аня, когда мы уже вышли из ворот колонии и, оказавшись на шоссе, ловили машину, — мы сейчас сядем в самолет, прилетим в Москву и всё забудем. А я, как представлю, что он-то вернется в свой барак и это продолжается уже почти десять лет, а осталось еще пять… мне хочется бежать из профессии, бежать из страны… Только не знаю, куда.

Перед ними остановилась грязно-белая «Волга». Водитель оказался разговорчивым.

— Навещали родственника? — поинтересовался он, когда мы с Аней уселись в машину.

— Да, — сказала я. — Ей повезло, а мне свидания не дали. Сказали: журналистам не положено.

— А зачем вы признались, что журналист? — удивился водитель «Волги». — Я здесь у друга уже четыре раза был. Пришел, написал заявление, что хочу его видеть. Он не возражал. Вот мне и дали три часа. Такое свидание всем дают.

«Хорошая идея, — подумала я. — Надо будет иметь это в виду. Нечего трясти своим журналистским удостоверением. Для них это как красная тряпка для быка».

Глава вторая, и последняя В стране зэков и ментов

Я попросила проводницу, чтобы она разбудила меня в пять утра на станции Потьма. Поезд шел дальше — в Саранск. Холодное декабрьское утро. Платформа чуть припорошена снегом. Скользко.

— Машина нужна?

И вот я уже еду вместе с местным водителем Николаем, который живет в Потьме с рождения.

— Никакой другой работы здесь нет. Вот и таксую, — признается он. — Конечно, можно было бы пойти вохрой работать. Но как-то не хочется. Мой дед и отец в лагерях служили. Спились и умерли, не дожив до шестидесяти лет. Невеселая работенка.

Николай везет меня по длинной дороге знаменитого Дубравлага.

— Сколько их здесь, этих лагерей? — спрашивает он и сам отвечает: — Кажется, восемнадцать, а может, и больше. Всех не упомнишь. Вот зона для ментов, следующая будет для иностранцев. Там еще две-три мужские. А уж потом, подъедем к Парце, вот там начнутся женские. В Явасе — знаменитая, показательная. Образцовая. Там мамочки сидят вместе с младенцами.