Опыт биографии. Невиновные

Вот из-за ворот выехала лошадиная подвода. На ней — огромные пустые бидоны из-под молока. Лошадью управляла женщина в замызганном черном халате. Я подняла голову и увидела вышку, а на ней — вертухайку в камуфляже. Из левых ворот вышли еще две женщины в такой же серо-зеленой форме, в кирзовых сапогах, в пилотках, с яркими накрашенными губами и с пистолетной кобурой на боку. Одна из них вела на поводке огромную мрачного вида немецкую овчарку. Другая, оценивающе взглянув на меня, спросила:

— Вы на свидание?

— Да.

— Тогда пишете заявление.

Я зашла в домик, который на самом деле и не домик вовсе. Это всего лишь комнатка, правда, с батареей отопления. Со столом и парой табуреток. Там уже сидели чьи-то родственники. Они доставали из больших полосатых сумок продукты и вещи. Каждую пачку чая, батон колбасы, тюбик зубной пасты, пару носков и колготок заносили в список. А список потом отдавали контролерше. Я написала заявление на имя начальника колонии и ждала, когда меня пригласят на свидание. Вышла на улицу и пошла вдоль большого серо-голубого забора, огораживающего зону от внешнего мира. Рядом с административным корпусом стояла наряженная елка. И это вполне объяснимо: через неделю Новый год.

«Значит, Фатима третий Новый год встретит в тюрьме. И останется ей еще пять лет».

Самым трогательным в рассказе моего отца о его поездке к матери в лагерь был момент их расставания: «Я не помню ни одного слова из того, о чем мы говорили эти два дня, хотя мы только и делали, что разговаривали. Зато запомнил на всю жизнь, как мы расставались. Уже смеркалось, снег был синий, и на вахте зажгли фонари. Мы провожали маму до зоны. И вот здесь перед воротами, которые раскрылись и сейчас должны были за мамой закрыться, я вдруг пронзительно, впервые в жизни понял, что ничего нельзя сделать, чтобы это предотвратить, что никто не может ничего сделать. Я не плакал и не цеплялся за маму. Я просто совершенно отчетливо, как-то не по-детски понял бессмысленность какой бы то ни было мольбы или протеста, здесь, перед затиснутой в колючую проволоку зоной, перед стрелками с винтовками и воротами, в которые мама войдет и там останется».

* * *

Я увидела, что ко мне бежит женщина в камуфляже. Та самая, которая взяла у меня заявление с просьбой о свидании и обещала отнести его начальнику колонии. Женщина размахивала руками и что-то кричала. Я пошла к ней навстречу.

— Давай, бери сумку и подгребай, — сказала мне вертухайка. — Мухадиеву сейчас приведут.

Мне вдруг стало страшно. Ведь с Фатимой я совсем не знакома и не очень знаю, о чем с ней говорить. Но отступать уже было поздно. Да и невозможно. Слишком далеко я зашла.

Я отдала паспорт, мобильный телефон и фотоаппарат, которым так и не успела воспользоваться: боялась, что сделают замечание, если попробую фотографировать административный корпус или даже голубенький домик с кокетливой надписью «Баня для сотрудников».

Вертухайка завела меня в комнату свиданий, где стоял большой стол, занимавший почти половину этой самой комнаты. Сбоку сидела другая вертухайка, в пилотке, с накрашенными губами и насмешливым взглядом. Как я потом узнала, это была начальница отряда, которая обязательно должна присутствовать на свидании. Я села за стол и стала ждать. Через несколько минут открылась железная дверь и в комнату ввели красавицу. Первое, что бросилось мне в глаза, — черные волосы, бледное лицо, и пронзительный взгляд. «Она мне в дочери годится, — сообразила я. — Ей столько же лет, сколько моему старшему сыну».

— Здравствуйте, Лиза, — сказала Фатима и села напротив меня.

— Здравствуйте, Фатима, — ответила я.

И вдруг, неожиданно для меня, мы начали говорить. Мы говорили так, как будто знали друг друга сто лет и расстались только вчера. Мы не обращали внимания на двух женщин, которые, буквально выпучив глаза, пытались уловить нить нашего безумного разговора. Они нас не перебивали. А мы говорили обо всем. Я рассказала, как сегодня выглядит Грозный, какие там парикмахерские и кафе. Оказалось, что Фатима любит читать и уже перечитала все книги в библиотеке колонии. Она пожаловалась, что боится заводить друзей: еще не зажила рана от предательства Маши и Веры, под давлением следствия обвинивших ее в том, что она хотела превратить их в шахидок.