Опыт борьбы с удушьем

Я честно себе призналась, что по прошествии времени – а прошло-то всего ничего, несколько лет – я ничего не помню, ни одного лица, никаких подробностей. Наверное, мне было настолько стыдно об этом вспоминать, что я загнала воспоминания так глубоко, что достать их оттуда, из черной дыры, стало невозможно. Заперла эти воспоминания в чулан, а ключ выбросила.

Однако иногда проскальзывала мысль: «Правильно я делала. Я их брала и использовала». Нехорошо относиться к людям подобным образом, но, с другой стороны, не так ли большинство мужчин смотрит на нас, женщин? «Даст или не даст? Дала» – так они определяют женщину.

Когда-то, шутки ради, я составила список всех приставал, донимавших меня на протяжении жизни. От совершенно посторонних до хороших знакомых. На любой, даже приличной, работе постоянно кто-то подкатывал, пытался, пробовал. Когда это облекалось в слова, и произносили их мои начальники, научные руководители, надо было очень деликатно, мягко, шуткой, улыбкой дать понять, что я не заинтересована. В углу меня, конечно, никто не зажимал, но все же из Ганнушкина и института сердечной хирургии мне пришлось уйти. Все друзья Севы, за исключением Марата, даже Антон, даже Игорь, были совсем не прочь.

Антон один раз просто озвучил: «А что? Его все время нет, чем он занят и с кем время проводит, ты не знаешь. Почему тебе нельзя?»

Палкер любил приехать без приглашения и сидеть у меня на кухне часами, попивая чай и уничтожая все съестное, какое только попадало ему под руку. Разговаривал он немного, в основном молчал, и я иногда даже забывала о его присутствии, только удивлялась про себя: и что он околачивается, делать ему больше нечего? Но он мне не мешал, посидит несколько часов, сыграет с дочерью пару партий в шахматы, все подчистую съест и уйдет. Когда он наконец, к моему великому изумлению, высказал вслух свои намерения, я засмеялась ему в лицо.

– Как, и ты туда же? Вы что, все в кассе получили чек, и теперь необходимо его обналичить, а то пропадет? А обналичить нужно непременно вот здесь? – и постучала себя по низу живота.

Он быстро обратил все в шутку и ретировался.

Эта непрекращающаяся собачья свадьба меня оскорбляла. Когда у меня бывали такие моменты, что я опять одна, опять мы с Севой разбежались, опять очередной обман с его стороны, а вокруг на тебя все время облизываются, мне хотелось доказать, что я не только дать должна. Я не давала. Я брала.

Его арест все перевернул. Теперь, когда он сидел, все было иначе. Мне это было неинтересно. Я хранила верность не ему, скорее, самой себе. Я закрылась, ушла в себя и с головой погрузилась в работу. Я не могла думать даже о выходе в театр или на концерт, о приглашении в ресторан, я не говорю уже об интимных отношениях.

Еще с момента появления Леры я решила: если у него есть эта гадость, это не значит, что и я должна пачкать себя. Я настолько была погружена в полный разлом, распад, развал, что у меня и мыслей в этом направлении не возникало. Наверное, подспудно сидела мысль, что он в тюрьме, страдает. И с моей стороны измена будет ударом под дых, ведь у него в данный момент не было возможности ответить мне той же монетой. Своим заключением он избавил меня от необходимости мстить ему.

Если бы я была свободная женщина, незамужняя, я имела бы полное право делать все, что захочу. Однако, какой бы он ни был, как бы мы ни жили все время в разладах, все время в ссорах, но это была моя семья, мой брак, мой муж. И самой себе я могла признаться, что по-прежнему нуждаюсь в нем. Ни бабы, ни тюрьма не освободили меня от него, не перерезали нить, которой мы были связаны.

4

Я поехала его встречать в аэропорт. Марат на машине и я. Рейс задерживался, я нервничала. Сева вышел, увидел нас, быстро подошел и замер на секунду, не зная, что делать. В объятия друг другу мы не кинулись, но обнялись, тепло, как родные. Я была рада, что он наконец в Москве, что все закончилось для него, что он живой и здоровый. Могло ведь быть и по-другому. Поехали к Софе.

Я подумала, что с момента, как мы были вот так, вместе у нее дома, прошло всего три года, а ощущение – как будто в другой жизни. Я все смотрела на Севу и пыталась увидеть изменения, но нет, это по-прежнему был он, тот же, что и всегда, только потише, поспокойней и не такой веселый. Этой энергии, хлещущей через край, теперь не было сразу заметно, но она все равно угадывалась в нем. А он смотрел во все глаза на меня и тоже, мне казалось, изменений не видел.

Так и шло какое-то время. Сева жил у матери, я – дома. Мы общались, спокойно, нормально, без постоянного ковыряния в грязном белье, без утомительных выяснений, кто прав, кто виноват. Он хотел вернуться домой, просился, повторял: «Ее нет. Ее нет для меня, и для тебя тоже ее не должно существовать. Есть только ты и я, и вся наша жизнь, и наша дочь, и наша семья, и наши матери». Я сочувствовала ему – отсидел, вышел, и у него нет ни дома, ни семьи, ни работы, связи потеряны, с судимостью никуда не сунешься. Денег нет, положения тоже. Но я не могла переступить через себя.