адрес. Вместо чувства верной дружбы, в которую я верил, я вызываю у другого чувство раздражения, поскольку он может ощущать себя рабом своих обязательств по отношению ко мне. Это продолжается до тех пор, пока я не разорву своего рода соединивший нас договор и не освобожу его и в то же время себя самого, поскольку здесь мы находимся в той сфере, где любая установка рождает свое эхо.
Постоянство в его чистом виде, в плане отношений между людьми, рискует уступить место как бы борьбе, первоначально внутренней, а потом и внешней, которая может превратиться в ненависть и взаимное отвращение. Но, с другой стороны, как я могу требовать от себя в отношении другого или от Другого в отношении себя действительной верности, предполагающей, как я уже сказал, чистую спонтанность, к которой, по определению, я не могу себя принудить?
Теперь время отметить широту значимости предыдущих замечаний. Они приложимы не только к дружбе. Однако здесь следовало бы обратить внимание на некоторые нюансы. Чем более мы замыкаемся в той области, где господствует идеология, тем более осуществимым может казаться сведение верности к постоянству.
Представим, что я вступаю в какую-либо партию. Главное, что потребуют от меня партия или ее комитет, — это постоянное и неукоснительное подчинение определенной дисциплине. Может так случиться, что я подчиняюсь ей только против моей воли, что во мне что-то упорно протестует против подчинения, которого требует от меня моя партия, но это непосредственно не интересует комитет и других членов партии. Однако не интересует до тех пор, пока это тайное неповиновение не способно привести к предательству или последующему отступничеству. Только в предвидении этих возможных последствий мне могут посоветовать — если догадаются о моем умонастроении — выйти из партии.
Это очень важно. Принадлежность к какой-либо партии может действительно предполагать сохраняющийся разрыв между словами и действиями человека, с одной стороны, и его мыслями и истинными чувствами — с другой, или же может привести, и это также нехорошо, к вербовке самой души, поскольку дисциплина становится второй натурой человека и уничтожает всякую внутреннюю спонтанность. Чем лучше организована партия, тем сильнее она способствует распространению или лицемерия, или духовного порабощения. Современное состояние мира дает нам слишком многочисленные и слишком зловещие иллюстрации этой дилеммы, и потому нет необходимости на этом останавливаться.
Вместе с тем необходимо показать, каким образом эта проблема ставится в отношении, быть может, наиболее важных и наиболее тесных из всех личных связей — я имею в виду супружескую связь. Мы все знаем союзы, где один из супругов верен другому только из чувства долга, где верность сведена к постоянству. Предположим, что другой это замечает, и подобное открытие может стать для него му
123
чительной проблемой. Может ли он, имеет ли он право рассуждать, как тот человек, о котором мы только что говорили, и освободить своего партнера? Здесь невозможно руководствоваться утверждениями общего плана. Но нельзя полностью уподоблять эти два случая, поскольку здесь ясно проступают социальные причины, особенно если речь идет о семье, имеющей детей, поскольку в этом случае необходимо сохранить, даже ценой какой-то доли лицемерия, определенное семейное единение, которое, не будучи абсолютно внутренним, не является также и простой внешней формой. Но особенно — и здесь мы выходим за рамки социального — нужно отметить то, что решающую роль здесь играют те основания, на которых был заключен этот брак и как он воспринимался обеими сторонами в момент заключения, и здесь мы подходим к проблеме освящения, к которой я должен буду вернуться, заключая эти размышления. Уместно было бы спросить себя, не может ли в данном случае постоянство быть интерпретировано как более глубокая и укорененная в Боге верность, даже если какого-либо чувства больше нет.
Но это может быть выяснено только в результате более глубокого анализа, касающегося самих условий клятвы. Что значит поклясться в верности? И каким образом возможна подобная клятва?