Опыт конкретной философии

Мы не можем поставить перед собой этот вопрос, не обнаружив тотчас подлинной антиномии. Действительно, эта клятва дана в оп­ределенном, существующем в данный момент, внутреннем располо­жении духа. Но могу ли я утверждать, что это настроение, которое полностью владеет мной в момент принятия на себя обязательства, не изменится со временем? Без сомнения, нами могут овладевать определенные состояния экзальтации, которые сопровождаются со­знанием их неизменности. Но не говорят ли нам опыт и размышле­ние, что мы должны поставить под вопрос ценность этого сознания и этого утверждения? Единственно, что я имею право заявить, — это то, что мне кажется, будто мое чувство и мое расположение духа не могут измениться. Мне кажется... Достаточно лишь сказать мне ка­жется, и я уже должен прибавить как бы sottovoce1: но я не могу быть в этом уверен. С этого момента я уже не могу провозгласить: «Я клянусь, что мое внутреннее расположение духа не может изменить­ся». Эта неизменность больше не является объектом моей клятвы. Впрочем, отметим, что существо, которому я клянусь в верности, тоже может со своей стороны измениться. Оно может стать таким, что я буду вправе сказать: «Не этому человеку я клялся в верности, он из­менился до такой степени, что моя клятва потеряла силу».

Но в таком случае, если мое внутреннее состояние может изме­ниться, потому что изменюсь я или мой друг, могу ли я начать дей­ствовать так, как будто оно вообще не способно изменяться? Здесь нужно быть очень осторожным в отношении смысла слов «могу ли я». Они весьма двусмысленны. Рассмотрим первый смысл.

124

Могу ли я утверждать, что, если мое внутреннее состояние измени­лось, я тем не менее буду способен действовать так, как если бы оно оставалось неизменным? Уточним: между тем, что я чувствую, и тем, что я могу, существует определенная связь, которую я назвал бы объек­тивной, хотя природу ее точно определить я не в состоянии. Законно ли утверждение, что, чувствуя по-другому, я тем не менее мог бы действо­вать так, как если бы чувствовал по-прежнему? Иначе говоря, утверж­дая это, не выхожу ли я за границы того, что я имею право утверждать?

Но существует и второй, отличный от первого смысл, может быть, более глубокий, более важный, по крайней мере с точки зрения ду­ховной перспективы: вправе ли я желать, чтобы мое поведение вви­ду этой возможности оставалось таким же, как если бы мои чувства не изменились?

Существует, и в этом мы сейчас убедимся, большая разница между этой и предшествующей точкой зрения. Предположим, что для меня еще возможно действовать в отношении X в будущем так, как если бы я его еще любил, даже тогда, когда я его больше не люблю. Имею ли я на это право? Другими словами, могу ли я согласиться пообещать что-то, что будет ложью? И не отразится ли через предвосхищение эта, будущая, ложь на настоящем, так как я веду речь таким образом, как если бы я должен был оставаться в том внутреннем состоянии, кото­рое, как я знаю или должен знать, не может существовать вечно. По­этому не должен ли я ограничить рядом условий мое обязательство, внеся в него уточнения, которые сильно ограничивают его значимость?

Не будем сразу брать самые серьезные примеры. Для начала я вновь обращусь к тому примеру, который я предлагал в книге «Быть и иметь» и который напрямую связан со всей первой частью моего изложения. Я нахожусь около больного, я пришел его навестить, быть может из простой вежливости, но я начинаю понимать, что мой ви­зит доставляет ему огромное удовольствие, которое я не предвидел. С другой стороны, я лучше теперь понимаю его одиночество и его страдание. Уступая непреодолимому импульсу, я обещаю приходить навещать его регулярно. Очевидно, что, когда я даю ему это обеща­ние, моя жизнь ни в коей мере не задерживается на том факте, что расположение духа, в котором я сейчас нахожусь, может измениться. Предположим, что эта мысль на минуту приходит все же мне в голо­ву: я отстраняю ее, я чувствую, что я должен отстранить ее и что обращать на нее внимание было бы низостью.

Но с того момента, как я принял на себя это обязательство, ситу­ация меняется. Другой заметил мое обещание и рассчитывает на меня. И я это знаю... Может возникнуть какое-либо препятствие. Оставим в стороне чрезвычайные обстоятельства, которые не могут иметь ре­шающего значения. Предположим, что я приглашен на интересую­щий меня спектакль, который начнется как раз в тот момент, когда меня ждет больной. Но я обещал, и я должен сдержать обещание. И в этой борьбе мне помогает мысль о том разочаровании, которое по­

125