Опыт моей жизни. Книга 2. Любовь в Нью-Йорке

Сквозь туман и огонь до меня все же доходили звуки его мягкого, пусть притворно, но ласкового голоса: «Тише, тише, мой ребеночек, родная моя, тихо! Я здесь… Я люблю тебя… тихо, тихо»… И хоть я смутно чувствовала, что уже сорвалась в пропасть, все же при звуках этого голоса я понимала, что в ближайшие, по крайней мере, часы – со мной ничего не случится.

* * *

Открыв глаза утром, прежде чем я увидела его в постели рядом с собой, я почувствовала, как эхо, во всем своем теле: он здесь, он здесь, он здесь….

Как будто он был мощный дубовый сук, на котором я, зацепившись, повисла, когда, сорвавшись в пропасть, летела вниз. Но ведь он такой нечуткий: скинет меня в любую минуту.

Пока он здесь – я защищена. Даже один день отсрочки этого надвигающегося на меня, чего-то ужасного, даже один час, даже каждая минута… как много они значат!

На балконе щебетали птицы. С улицы доносился шум машин. Мне странно было узнавать все ту же жизнь. Как будто я, не веря себе, от радости все-таки признавала: ничего не произошло! Город шумит, как обычно. Гарик здесь. Я – жива.

Голенький, тепленький, мягонький, мускусный, бородатый – он лежал рядом, и от его голых рук и волосатой груди тянуло нестерпимым блаженством и нестерпимой болью одновременно. Отчего снова эта нестерпимая боль? От преизбытка нежности к этой мускусной плешивой голове? От воспоминания кошмара вчерашней ночи? Осторожно, мягким движением, я приспустила одеяло с его плеч и с отвращением и ужасом увидела изуродованную ранами спину, всю в темно-лиловых подтеках, в красных, перламутровых рубцах. Он спал.

О, Господи! Первое, что я почувствовала при виде этой спины, еще прежде, чем успела подумать что-то, было сожаленье, что я не избила его так, чтобы живого места не осталось. А тут еще оставались целые магистрали неповрежденных участков. Была ли эта боль достаточным испытанием для него? Следовало ли его простить и принять опять из-за такой ерунды?

Прежде чем я смогла, поймав это молниеносно промелькнувшее ощущение, что-то ответить себе, так же молниеносно промелькнуло другое, совсем ясное ощущение, что все, что я перед собой вижу на его спине, нормальный человек сделать не мог.

Никогда прежде у меня не возникало сомнений в своей нормальности, какое появилось теперь, когда я лежала солнечным утром в постели, рядом с Гариком, который, почувствовав мое пробуждение, потянулся большими мягкими руками ко мне. Моя нагота таяла в его волосатости. Называть это можно как угодно: но только нормальный человек не мог бы сделать такого, как бы второй ни был не прав или виноват.

Впервые, почуяв запах ненормальности в своем собственном существе, с которым я не могла уже расстаться, которому не могла отомстить, которое не могла наказать и – самое ужасное, – которым я не могла управлять, хоть не теперь, но вот вчера, например, – я лежала, не двигаясь, и понимала, что все это заходит слишком уж далеко, что все очень серьезно, что надо бы срочно что-то предпринять.

Я мягко плавала в его сильных объятиях, в тепле его близости. Тончайшая, нежнейшая утренняя возня. Серые глаза, окруженные сетью морщин. В зрачках отражается солнце. Сейчас, по крайней мере, мне ничего не грозит.

«Это все на очень короткий срок, – как будто силился сказать мне какой то голос. – Надо, надо, обязательно надо что-то предпринять». – «Что же я могу предпринять? – бессильно отозвался другой голос, я перебирала в уме все возможные варианты. – Что же я могу предпринять?» – говорит тот же голос, не дождавшись ответа.

И я нырнула в мускусную густоту его бороды, в запах жизни, исходящий от его крепкого, скалоподобного тела.

Это были упоительные минуты… но над всем уже висело чувство какой-то неминуемой обреченности. Я пыталась не думать об этом. Это «что-то ужасное», если и должно было случиться, то, во всяком случае, не в ближайшие часы и, скорее всего, не сегодня. А может, и вовсе ничего не случится. Может быть, поможет Бог… все образуется?

* * *

Давай порассуждаем. Как учил Моисей? Проанализируем. Вариант первый: допустим, я действительно больна.

Допустим, что-то неладное с моей психикой. Тогда возникает вопрос: почему я двинулась? Что послужило причиной? Ведь ничего не происходит просто так. Почему???

Если верить тому же Моисею, то в 1982 году, когда я впервые пришла к нему, он сказал мне, что я абсолютно психически здоровый человек. Почему-то мне хочется верить Моисею: зачем было ему мне врать? Итак, еще в 1982 году, всего семь лет назад, я была еще нормальным человеком…

Я снова задумываюсь…

Была или не была??? Ты уже ходила к Моисею… это уже само по себе говорит о том, что, как минимум, предрасположенность к сдвигам уже была. Но он, Моисей, сказал: «Вы абсолютно психически здоровы. Вы не больны, просто вы гиперчувствительный человек».

И еще он научил меня, что все мои реакции – это лишь следствие какой-то причины, на которую я реагирую на уровне подсознания, а сознание объяснить, на что именно я реагирую, может далеко не всегда.