Опыт предпринимателя

Я все прекрасно понимал, что такие у нас порядки, что это тре­бование, увы, не уникально. Разум, логика говорили, что нужно было согласиться: не подмажешь – не поедешь. Но гордость, чувство самоуважения, обида за себя и людей, готовых трудиться в нерабочее время, ненависть к наглому зажравшемуся начальнику не позволяли это сделать. Все затмевало желание отомстить за унижение, врезать по жирной физиономии!

Впоследствии я возвел в принцип невмешательство в убогую жизнь таких людей – пусть они мучаются в том аду, который устроили сами. Наказание неотвратимо. Прошло несколько лет, начальник отдела труда и зарплаты попал в аварию, мыкался по больницам, несчастье за несчастьем обрушивались на семью. Я абсолютно уверен, что такая участь ожидает всех негодяев, тратящих жизнь на то, чтобы урвать, напакостить, обмануть, присвоить чужое.

Года через два какие-то ребята подхватили мою идею, на цеховом складе нашли нетленные образцы спортинвентаря, без согласования со мной скопировали их и начали производство. Я не выдвигал претензий и даже порадовался, что кто-то воспользовался моими разработками.

Мои честолюбивые планы, связанные с Волжским автозаводом, сильно поблекли. Я понял, что мои знания, инициативы, трудолюбие, умение работать с людьми здесь мало что значат и что путь наверх больше зависит от того, к какому клану ты принадлежишь, чей ты брат, сват или угодливый слуга. Но я не сразу оставил иллюзии. В то время наделало много шума посещение завода М.С. Горбачевым, который объявил, что ВАЗ должен стать законодателем мировой автомобильной моды. С позиций сегодняшнего дня эта идея выглядит как совершенно утопическая. Однако тогда под нее были выделены довольно серьезные государственные капиталовложения и начато строительство огромного научно-технического центра (НТЦ). Как и многие другие работники завода, я перевелся в штат этого, как казалось, самого перспективного подразделения.

Реальность и здесь быстро напомнила о себе. В сравнении с моими теперешними подчиненными люди цеха 51-8 были сущими ангелами. Многие руководители цехов командировали на особо важную стройку тех, от кого мечтали избавиться: прогульщиков, пьяниц, людей с судимостью. Дрязги, конфликты, стычки в среде этой братии не прекращались.

Мастерам здесь приходилось туго. Правда, меня рабочие побаивались. Я был парень крепкий, рослый. К тому же все знали, что я занимался боксом и восточными единоборствами. А коллег послабее прошедшие лагеря хулиганы и уголовники могли и матом покрыть, и оскорбить действием.

Эта жуткая свобода отношений объяснялась тем, что нарушителям дисциплины не грозили никакие наказания. Когда я настаивал на увольнении самых отпетых работничков, деморализующих всю бригаду, за них вступались представители партийного и профсоюзного комитета, комсомольские функционеры. Я каждый раз выслушивал выспренные слова о том, что человек в социалистическом обществе – высшая ценность, что людей с недостатками нужно перевоспитывать в коллективе, а не выбрасывать на улицу.

Я пытался возразить демагогам: мол, подайте пример, попробуйте сами перевоспитать трех моих уголовников, недавно отпущенных из зоны. Слов они не понимают, гоняешь их по стройке палкой, как собак!

Никто меня не слушал. Система, заведенная отцами застоя на самоуничтожение, признавала только один шаблон – перевоспитывать. Я боролся с архаровцами в одиночестве. Психологический климат здесь был значительно жестче, чем в цехе. От конфликтов и стычек, выяснения отношений можно было сойти с ума. Положительное обстоятельство было только одно: на стройке я не видел постной физиономии конкурента, выигравшего выборы нечестным способом.

Впервые осознав зло бюрократизации, будучи совсем юным управленцем, я возвел всю вину на погрязших в пороках вышестоящих руководителей. Это они, отцы государства, когда-то создали бюрократическую машину, поначалу, может быть, даже неплохую. Но со временем она превратилась в скрипящий, проржавевший, дышащий ядовитыми миазмами механизм, который перемалывает души, кромсает счастье. Светлые, добрые юноши и девушки, попав в его шестерни, превращаются в озлобленных, мелочных людей, тонущих в интригах, глупости, лжи.

Падение происходит постепенно, пугающе естественным образом. Встретившись с необходимостью покривить душой ради карьеры, зарплаты, какой-то льготы, молодежь уступает монстру частичку души: «Я только чуть-чуть наступлю на горло собственной песне, всего на минутку закрою глаза на ложь и лицемерие, ведь без этого не прожить!».

Проходит десяток лет, и романтик, мечтатель превращается в серое, сонливое, скучное существо, становится глухим и слепым. Он забывает, что кроме раба, труса, лентяя в нем живет великий, сильный, мощный человек Правда, иногда накатывает боль, оголяется правда жизни. Бывший романтик сознает, что он делает что-то не так, что он раб бюрократической машины, но вторая, великая натура его уничтожена непрерывными сделками с совестью.