Правильно, блядь! Надо выработать ген, отвечающий за то, чтобы у его носителя не было проблем с убийством представителей своего вида. И этот ген устойчиво врос в генофонд человечества, всегда составляя определённый процент, конкретно на XXI век – 4,5 % от популяции, потому что больше, выходит, сейчас просто не нужно. В древности ситуация могла быть иной, так как времена, ещё раз говорю, были тяжёлыми, но даже тогда их тупо не могло быть слишком много, потому что они слишком уж деструктивно действуют на общность, в рамках которой проживают.
Не знаю, насколько достоверно читанные мною когда-то сведения, но американцы провели исследование и выяснили, что во время Второй мировой войны только 2 % солдат целенаправленно стреляли во врага, остальные херачили напропалую куда-то в сторону противника или вообще в небо. Коллективные устройства для убийства человеков давали б
И вот эти 2 %, с высокой долей вероятности, являлись психопатами, носящими пресловутый ген, что-то меняющий в голове у человека с самых ранних этапов его формирования, позволяя ему шутя преодолевать этот вшитый эволюцией в каждого человека принцип – «не убий ближнего своего».
– Так, всё, пора переходить на мушкеты! – оценил я окружающую ситуацию.
Мертвецов, пришедших послушать концерт группы «Ария», стало прямо очень много – не меньше тысячи, а с окраин площади подтягиваться, примерно, столько же. Ну, неудивительно! «Ария» же!
Блядь, сколько людей погибло. Оборотни просто неустанно рубили гражданских когтями…
Может, не завали мы того альфа-оборотня, он бы смог удержать свою стаю под контролем и население города, большей частью, выжило бы? Нет, что-то мне кажется, что нихуя бы так не было…
Загрохотали залпы. Я тоже взял мушкет и начал садить по гнилым головёшкам свинцовой дробью.
Нехило!
Ставлю мушкет прикладом в пол, зубами раскусываю обёрточную бумагу, насыпаю в ствол порох, делю бумагу на две части, одну комкаю – сую комок бумаги в ствол и трамбую шомполом. Насыпаю в ствол шарики дроби, трамбую шомполом, комкаю второй кусок бумаги, после чего сую его в ствол и трамбую шомполом. Далее достаю из кармана капсюль, выковыриваю из отверстия в казне использованный, втыкаю туда новый, после чего вскидываю мушкет и беру прицел.
Толпа фанатов «Арии» тихо сипит из всех глоток, задрав руки вверх. Очень хотят добраться до меня и откусить свой кусок, смять, разорвать, уничтожить… Потому что живой я, а не они…
На самом деле, не поэтому, но так поэтичнее.
Делаю очередной выстрел, после чего свинцовая дробь вновь собирает свою жатву…
– «Хали-гали», «Паратрупер»!!! – начал я подпевать орущей из динамиков песне, перезаряжая мушкет, – нам с тобою было супе-е-ер!!!
Алексей Комнин покрутил в руках мушкет и с разочарованным вздохом положил его на стол.
– Они выглядят не так убедительно, как те, что были в кино… – вздохнул стратиг. – Надо ведь долго перезаряжать их, а всё это время, пока ты возишься с этой бронзовой штукой, враг будет бежать на тебя…
Вот им, сука, сразу гаубицы подавай! Насмотрелись, м-мать их, фильмов голливудских…
Отличные же мушкеты! Я ведь не фитильное говно ему предлагаю, а КАПСЮЛЬНЫЕ мушкеты! Это, сука, минование, минимум, двух этапов развития оружейной мысли!
– Чего тебе не нравится-то? – вздохнул я. – Ни один лучник не сможет поразить одновременно несколько врагов. Этот мушкет такое может. А если поставить воинов, вооружённых мушкетами, в один ряд, то залп просто сметёт атакующих врагов как метлой!
– Всё равно это не то… – покачал головой стратиг. – Не хочу тебя обидеть, но мне нужны пулемёты и автоматы…
– Я работаю над решением этой проблемы, – произнёс я. – Но никаких гарантий дать не могу.
– Но они нужны мне! – воскликнул стратиг. – Я уже настроился атаковать Никомедию!
– У тебя слишком мало людей, – усмехнулся я. – Нужно больше воинов, чтобы удержать город, населённый тысячами людей.
– Поэтому я готов платить тебе троекратно больше за каждого поднятого воина, – заулыбался стратиг. – Мне нужна армия немёртвых и оружие. Оплата – золото и власть. Поверь мне, положение стратига Фракии – это очень щедрая плата. Под твою руку пойдут люди – это даже не подлежит сомнению. Лет за десять-пятнадцать ты можешь нарастить такое могущество, что никто даже не посмеет бросить тебе вызов.
– А ты? – спросил я.