Опыты сознания

То, что таким образом благодаря культу стало открытым для обладающего самосознанием духа в нем самом, есть простая сущность как движение, состоящее в том, что, с одной стороны, она выходит из своей ночной скрытости и поднимается до сознания, чтобы быть его мирнопитающей субстанцией, а с другой стороны, она точно так же снова теряется в подземном ночном мраке, в самости, и пребывает наверху лишь в тихой материнской тоске. – Чистое же побуждение есть многоименное светлое существо восхода и его упоительная жизнь, которая, точно так же покинув свое абстрактное бытие, сперва нашла себя в предметном наличном бытии плода, затем, отдаваясь самосознанию, достигает в нем подлинной действительности, – теперь блуждает в виде толпы экзальтированных женщин и есть необузданное упоение природы в облике, обладающем самосознанием.

Но сознанию пока еще обнаружился лишь абсолютный дух, который есть эта простая сущность, а не дух как дух в самом себе, т. е. лишь непосредственный дух, дух природы. Его обладающая самосознанием жизнь есть поэтому лишь мистерия хлеба и вина, Цереры и Вакха, а не других, в собственном смысле высших божеств, индивидуальность которых включает в себя в качестве существенного момента самосознание как таковое. Следовательно, дух как дух, обладающий самосознанием, еще не пожертвовал собою сознанию, и мистерия хлеба и вина еще не есть мистерия плоти и крови.

Это необузданное упоение божества должно найти успокоение, став предметом, и вдохновение, которое не достигло сознания, должно создать произведение, которое противостоит этому вдохновению, – подобно тому как прежде вдохновению художника противостояла статуя, – противостоит хотя и в качестве столь же совершенного произведения, но не как безжизненная в нем самость, а как самость живая. – Такой культ есть празднество, которое человек устраивает в свою собственную честь, хотя в такой культ он еще не вкладывает значения абсолютной сущности. Ибо ему открыта лишь сущность, еще не дух, – сущность не как таковая, которая по существу принимает человеческий облик. Но этот культ закладывает основу для этого откровения и порознь разбирает его моменты. Таков здесь абстрактный момент живой телесности сущности, как прежде единство обоих в бессознательной экзальтированности. Человек, таким образом, ставит себя самого на место статуи как форма, воспитанная и развитая для совершенно свободного движения, подобно тому как статуя есть совершенно свободный покой. Если каждый индивид умеет проявить себя хотя бы факелоносцем, то выдвигается один из них, который есть оформленное движение, гармоничное развитие и пластическая сила всех членов, – одушевленное живое художественное произведение, которое сочетает со своей красотой силу и которому как награда за его силу достается украшение, коим чтилась статуя, и честь занять среди своего народа место каменного божества в качестве высшего телесного изображения сущности статуи.

В обоих изображениях, о которых только что упомянуто, налицо единство самосознания и духовной сущности; но им еще недостает их равновесия. В вакхическом вдохновении самость – вне себя, в прекрасной же телесности она – духовная сущность. Вакхическая притупленность сознания и дикий ее лепет должны быть восприняты в ясное наличное бытие телесности, а лишенная духа ясность последней должна проникнуть в глубину вакхического вдохновения. Совершенная стихия, в которой внутреннее так же внешне, как внешнее внутренне, есть опять-таки язык, но не язык оракула, совершенно случайный и единичный в своем содержании, не чувствительный и восхваляющий лишь отдельное божество гимн и не бессодержательный лепет вакхического неистовства. Нет, язык приобрел свое ясное и всеобщее содержание – свое ясное содержание, ибо художник выбрался из первого целиком субстанциального вдохновения и достиг формы, которая есть его собственное, во всех его порывах проникнутое душой, обладающей самосознанием, и вместе с ним живущее наличное бытие; – свое всеобщее содержание, ибо в этом празднестве, которое есть честь человека, исчезает односторонность статуй, содержащих лишь национальный дух, определенный характер божественности. Хотя прекрасный воин составляет честь своего особого народа, но он есть некоторая телесная единичность, в которой пропала обстоятельность и серьезность значения и внутренний характер духа, выступающего в качестве носителя особой жизни, стремлений, потребностей и нравов своего народа. В этом овнешнении до полной телесности дух отбросил отдельные впечатления и отголоски природы, заключающиеся в нем как в действительном духе народа. Его народ поэтому более не сознает в нем своей особенности, а, напротив, сознает отказ от нее и всеобщность своего человеческого наличного бытия.

с. Духовное произведение искусства