Опыты теодицеи о благости Божией, свободе человека и начале зла

Я не дошел еще и до половины девятнадцати положений, а уже утомился опровергать одно и то же возражение и всегда отвечать на одно и то же. Г-н Бейль без надобности умножает свои пресловутые положения, противоположные нашим убеждениям. Когда разъединяют соединенные предметы, когда отделяют части от целого, род человеческий от Универсума, одни божественные свойства от других, могущество от мудрости, тогда позволительно сказать, будто Бог может сделать, чтобы добродетель существовала в мире без всякой примеси порока, и даже будто он может сделать это легко. Но поскольку он допустил существование греха, необходимо, чтобы миропорядок, находящийся в преимущественном положении по отношению ко всякому прочему порядку, потребовал его. Надо думать, что не было возможности поступить иначе, ибо не было возможности поступить лучше. Это есть гипотетическая, или моральная, необходимость, которая, будучи противоположна свободе, есть следствие его выбора. Quae rationi contraria sunt, ea nec fieri a sapiente posse credentum est[121]. Но здесь возражают, что любовь Божия к добродетели не есть поэтому величайшая, какую только можно себе представить, что она не есть бесконечная. Я уже ответил на это, когда рассматривал второе положение, сказав, что любовь Бога к сотворенным вещам соответствует их достоинствам. Добродетель есть наиболее благородное качество сотворенных вещей; но она не есть единственное прекрасное качество созданий; существует еще бесчисленное множество других качеств, к которым у Бога есть склонность. Из всех его склонностей вытекает наибольшее возможное количество добра; если бы существовала только добродетель и если бы существовали только разумные создания, тогда было бы меньше добра. Мидас был бы менее богатым, если бы он владел только золотом. Я не говорю уже о том, что благоразумие требует разнообразия. Исключительное умножение одних и тех же вещей, как бы они ни были ценны, было бы излишеством, было бы бедностью. Иметь в своей библиотеке тысячу книг Вергилия, хорошо переплетенных, всегда петь арии из оперы Кадмуса и Гермиона, разбить все фарфоровые предметы из желания иметь только золотые чаши, носить только бриллиантовые пуговицы, есть только куропаток, пить только венгерское и сирийское вино – назовут ли это разумным? Природа нуждается в животных, растениях, в неодушевленных предметах; в этих неразумных созданиях обнаруживаются чудеса, служащие упрочению разума. Что делало бы разумное создание, если бы не было неразумных вещей? О чем бы оно думало, если бы не было ни движения, ни материи, ни чувств? Если бы оно обладало отчетливыми мыслями, то оно было бы Богом, его мудрость была бы безграничной; такие выводы следуют из моих положений. Если есть смесь неясных мыслей, то есть и чувства, и материя. Ибо эти неясные мысли проистекают из соотношения всех вещей между собой соответственно длительности и протяженности. Вот почему согласно моей философии нет такого разумного создания, которое не имело бы некоторого органического тела, и такого несотворенного духа, который был бы полностью отрешен от материи. Но эти органические тела не менее различаются своими совершенствами, нежели души, которым они принадлежат. Таким образом, если согласно с божественной мудростью нужен мир тел, мир субстанций, способных к восприятиям, но неспособных к разуму; если, наконец, из всех возможных вещей надлежало избрать то, что в совокупности производило наилучшее действие, и порок вторгся в мир именно через эту дверь, то Бог не был бы совершенно благим, совершенно мудрым, если бы он изгнал отсюда порок.

125. X. Величайшую ненависть ко греху всегда проявляет не тот, кто позволяет, чтобы грех господствовал продолжительное время, и только потом карает за него, но тот, кто искореняет грех еще до его возникновения, т. е. препятствует его появлению. Например, король, так превосходно устроивший свои финансы, что у него никогда не бывает хищений, проявляет большую ненависть к несправедливости своих финансовых деятелей, чем если бы он велел их повесить только после продолжительного терпеливого наблюдения, как они сосут кровь его подданных.