Оракул

Кладезь его опусов казался неисчерпаемым, и у многих доброжелателей возник законный вопрос, где прежде пряталось сие светило. Всякая «хвостатая звезда» или комета тащит за собой шлейф из осколков и пыли, и этот баловень судьбы не стал исключением. Следом за Парнасовым увязался гаденький слушок о случайно найденном «чемодане с рукописями» и загадочном консультанте, которого Парнасов всегда носил в своем дипломате.

— Знаете ли, я многим ему обязан, — застенчиво говорил Парнасов, похлопывая по лощеной кожаной крышке, будто портфель и впрямь был набит рукописями. А может быть, он намекал на литературный талисман, вроде того, что имел при себе каждый уважающий себя писатель. К примеру, Обуянов даже в бане не расставался с нефритовой обезьянкой-нецке, а молодой модернист, певец эротических вольностей, носил под мышкой надушенный платочек одной наследной княжны.

Таинственный канал, сливающий Парнасову столь ценную информацию, вскоре заинтересовал и секретных дел мастеров. Но все ключи, пароли и таинственные коды источника Герман Парнасов унес с собой в могилу.

— Да, проглядели, — прошептал Сельдерей и дал отмашку могильщикам.

Парни в серых робах бодро раскидали холмик, и вскоре в раскопе показалась немного облупившаяся палисандровая колода. Гроб неожиданно легко вынырнул из могильных пучин и, понуждаемый веревками, всплыл на поверхность. Ловко орудуя гвоздодерами, могильщики вынули скрипучие гвозди и сняли крышку.

Кто-то из понятых преждевременно вскрикнул и торопливо зажал платком нос, но в гробу не оказалось ничего ужасающего. В атласном футляре, любовно отделанном фестонами и рюшами, покоился заплесневелый кокон. Этот сверток вряд ли мог быть телом покойного, скорее ногой, рукой или каким-нибудь иным важным членом, уцелевшим в катастрофе.

Сельдерей присел на корточки рядом с гробом и хладнокровно развернул могильные пелены. В его руках оказалась старая, темная от старости деревянная марионетка: кукла Буратино с длинным носом, дерзко задранным вверх. Крестовина с веревками была срезана не так давно, и обрывки пеньки еще болтались на ее запястьях и щиколотках.

Во всеобщей тишине раздался мефистофельский хохот Обуянова:

— Ай-да Герман! Ай-да сукин сын!

— Постойте, ну как же это? А гражданская панихида? А прощание у гроба?!! — по-женски всплеснул руками Шмалер.

— А где же сам Парнасов? Бред! Мистификация! Фарс! — возмущенно шумели понятые.

— Похороны Буратино? Глупая шутка, — зловеще констатировал Сельдерей и скомандовал: — Могилу восстановить, и все свободны!

* * *

Полковник Семен Семенович Сельдерей вполне мог бы подписаться под бессмертным пожеланием классика: «Собрать все книги бы, да сжечь!», ибо не знал более пустого и никчемного занятия, чем чтение книг, особенно беллетристики. Проходя мимо книжных развалов, он ощущал почти трупный смрад, и уж заставить его взять в руки, а тем более читать эту макулатуру можно было лишь под дулом пулемета. И этот день настал, разве что вместо дула у виска оказалась жестокая служебная необходимость.

Слишком грузный «Код Фулканелли» полковник сразу отложил в сторону, немного полистал «Тайну 9–1–1», посвященную теракту одиннадцатого сентября, пощупал увесистый кирпич романа «Кот в сабо» и остановился над самой зазывной книгой, с бравым эсэсовцем на глянцевой обложке и красивой девушкой славянской наружности, с головы до ног увешанной оберегами. Это был роман «Вещий лес», раннее и самое нахальное детище погибшего Парнасова.

«…Первый месяц войны опалил лица солдат горячкой наступления», — прочел Сельдерей, отстегнул бесполезную кобуру под мышкой и двинулся в дебри Вещего леса.

Книга 1 Вещий лес

Глава 1 Песнь Берегини

Пусть цветком невозможного чуда

Расцветает Гиперборея!

С. Яшин

Июль 1941 г. Местечко Радогощ под Новгородом

Первый месяц войны опалил лица солдат горячкой наступления. От зноя закипали радиаторы грузовиков. Жаркий хмель гудел в жилах гренадеров, выплескиваясь в солдатском хохоте и визге губной гармошки.

Пехотинцы и егеря ехали на броне легких разведывательных танков Рz-II, веселые, яростные, ошпаренные до красноты северным солнцем. Офицеры, посмеиваясь, называли июль «медовым месяцем войны». Красная Армия, смятая напором «новых Нибелунгов», откатилась к востоку и опамятовала только за Валдаем. Теперь она обреченно огрызалась по лесам, и фронтовая дуга от Архангельска до Моздока гнулась и трещала как лук, стянутый стальной тетивой, и острие наступления уже целилось в кровоточащие кремлевские звезды.

Сиреневый лакированный «опель-адмирал» профессора археологии Гейнца Рузеля шел в центре танковой колонны: вот уже сутки бронированная армада без остановок ползла на восток, на рубеж Старая Русса — Холм.