Оракул

— Так как же быть с самогонным аппаратом? — спросил Ярослав.

— Верну, — клятвенно заверил Иван. — Хоть не я его украл, но своей вины не отрицаю. Вот туточки за кустиками была моя земляночка. И какая вражина туда забралась, ума не приложу?!

— Покажи мне землянку, — велел Ярослав к большому неудовольствию Кравчинского. — Может, там следы остались.

— Пошли, — коротко бросил Митрофанов, круто сворачивая с тропы в заросли.

Кравчинский тихо ругался сквозь зубы. Дался Яриле этот самогонный аппарат! Как будто других забот у них сейчас нет, как угождать подозрительной во всех отношениях ходулинской тетке. Впрочем, путь до землянки оказался недолгим. Видимо, Митрофанову лень было углубляться в лесные дебри, и он вырыл подземное убежище буквально в сотне шагов от проселочной дороги.

— Так ведь намаешься с флягой, — объяснил свою оплошность Ванька. — Брагу-то на себе пришлось бы переть.

Землянка, надо отдать старательному крестьянину должное, была обустроена на совесть. Ярослав не поленился и спустился внутрь. Пригибаться ему не пришлось, землянка уходила вглубь метра на два. Настил над головой был из хорошего теса, одолженного, надо полагать, у какого-нибудь рассеянного соседа. Справа от входа располагался топчан, на который Ярослав и присел в глубокой задумчивости. В землянке было темновато, но зато прохладно, что особенно пришлось по душе утомленному солнцем путнику.

— Вы что там, заснули? — послышался сверху рассерженный голос Аполлона Кравчинского.

Поэт был прав в своем благородном негодовании, тем не менее Ярослав не отказал себе в удовольствии еще немного посидеть в прохладе, а для очистки совести провел по топчану рукой. Ничего особенного он обнаружить здесь не рассчитывал, но, кажется, ошибся. Во всяком случае, он нащупал какую-то странную вещичку, которой вроде бы абсолютно неоткуда было взяться в землянке, вырытой Иваном Митрофановым для целей возможно предосудительных, но отнюдь не преступных.

— Ты что, баб сюда водишь? — спросил Ярослав у притихшего крестьянина.

— С чего ты взял?

Детектив поднялся с топчана и подошел к лазу. Солнечный свет, проникший в подземелье, ласково коснулся диадемы, камни которой тут же заиграли всеми цветами радуги.

— Что скажешь?

— Первый раз вижу, — растерянно почесал лохматый затылок Митрофанов.

Для более детального осмотра обнаруженного в землянке предмета детектив выбрался наружу. Оснований не верить Митрофанову у него не было. Ванька, в конце концов, далеко не дурак и вот так просто оставлять драгоценную вещь на топчане в доступной всем землянке он бы, конечно, не стал. Аполлон Кравчинский найденную Ярославом вещь осматривал с большим интересом. Эксперт не эксперт, но в драгоценных металлах и камнях поэт разбирался.

— Диадема сделана из золота, бриллианты чистейшей воды. Работа скорее всего восемнадцатого века. О цене даже не скажу. Но денег от ее продажи Митрофанову хватит на то, чтобы всю оставшуюся жизнь не выходить из запоя.

— Скажешь, тоже, — обиделся невесть на что Иван.

— Ты мне лучше объясни, друг ситный, куда дел похищенную карету? — продолжал наседать на растерявшегося аборигена Кравчинский.

— Да что ты ко мне привязался с этой каретой, — отбивался Митрофанов. — Какие в наших краях могут быть кареты? Телега — еще куда ни шло.

— А телегу у Кузиных, значит, ты украл? — насторожился детектив.

— Ничего я не крал. Телегу у Кузиных Костя Кривцов позаимствовал. Правда, без спроса. Но он ведь вернул эту телегу. Справил дело и вернул. А эти жлобы подняли хай на все село.

— Знает этот жук, где находится карета, — продолжал наседать Кравчинский. — По глазам вижу, что знает.

— Далась тебе эта карета! — с досадой воскликнул детектив.

— Так ведь эта диадема была в волосах у императрицы, — пояснил Аполлон. — Видимо, она ее обронила, а этот разбойник с большой дороги подобрал. А как, по-твоему, еще диадема восемнадцатого века могла оказаться в землянке?

Ярослав вынужден был признать, что логика в рассуждениях поэта есть, и обратить свои взоры на мирного поселянина, который в свете открывшихся фактов выглядел все менее мирным и добропорядочным. Митрофанов, надо отдать ему должное, быстро разобрался в ситуации и из обороны перешел в наступление:

— Так, может, вы эту самую бабу-артистку пришили, а фитюльку в мою землянку подбросили, дабы оклеветать честного человека и навести тень на плетень.

— Ну ты фрукт! — возмутился Кравчинский. — Допрыгаешься ты у меня, Митрофанов, сдам в ОГПУ как последнюю контру, утаившую от Советской власти несметные сокровища.

— Какое там сейчас ОГПУ! — глумливо ухмыльнулся Ванька. — Слезы.

Кузнецову намерение поэта сдать бедного крестьянина в ОГПУ показалось актом антигуманным и плохо согласующимся с либеральными убеждениями Аполлона Кравчинского. Тем более что никаких прямых улик против Митрофанова не было, а драгоценную вещь в землянке мог оставить просто прохожий.

— Где ты видел прохожих с бриллиантами в кармане? — пожал плечами Кравчинский. — И при чем тут, скажи, мои либеральные убеждения? Это же натуральный разбойник. Можно даже сказать — душегуб.