Оракулы перекрестков

— Хороший у тебя фатар, — одобрил преподобный, внимательно рассматривавший Бенджамиля сквозь щелки опухших век. — Друг до самой смерти. Иди сюда, Бенни из Бентли! Выпей стопку с глашатаем Божьим, окажи честь!

Максуд чуть заметно кивнул, и Бенджамилю волей-неволей пришлось подняться на три ступеньки и подойти к креслу.

— Где таблетки, отче? — спросил Максуд, озираясь по сторонам. — Хочу жгут поставить Яху и грядущей Богородице.

— Там. — Старик махнул куда-то в сторону. — В углу корзина.

Максуд, кивнув, шагнул прочь из освещенного круга, а Бенджамиль остановился возле кресла, не зная, что делать дальше. Ему было не по себе под взглядом веселых слезящихся глазок. А старик лишь молча улыбался, скаля длинные зубы. Максуд где-то за спиной зашурудил по полу жестяной посудой и негромко щелкнул зажигалкой. Бенджамилю хотелось обернуться, но он не мог отвести взгляда от лица преподобного. С минуту длилась эта игра в гляделки, потом старик усмехнулся и опустил глаза. Он завозился, отыскивая свою кружку. Заскрипела пробка, звонко забулькало в горлышке, и волшебная жидкость заплескала по металлическому донышку. Наполнив кружку едва не до самых краев, преподобный молча протянул ее Бену. Бен взял кружку и все-таки обернулся на Макса. Тот стоял подле ступеней, держа в пальцах маленькую жестянку с колеблющимся огоньком, его умные, широко расставленные глаза смотрели на Бена внимательно и серьезно. Неизвестно, что думал про себя Максуд, но Бенджамиль подумал, что пить придется по-всякому. Он перевел взгляд на преподобного, вернее, на его сизый, в красных прожилках нос, внутренне содрогнувшись, торжественно поднес кружку к губам и сделал осторожный глоток.

— Треху, — почти неслышно сказал старик.

Бенджамиль проглотил обжигающую жидкость, хлебнул еще раз и еще.

«И всего-то! — подумал он с облегчением. — Если за весь вчерашний день я не подхватил никакой заразы, то уж сегодня не подхвачу и подавно».

Изрядно повеселевший Бен вернул старику наполовину опустевшую кружку. В это время за занавеской завозились. Бенджамиль опять обернулся и увидел входящего в альтару Джавида.

— Прости, отче, — сказал парень, слегка кланяясь и касаясь лба и подбородка. — Яфат хочет видеть Максуда.

— Пусть его, — отозвался преподобный. — Иди к яфату, Макс, да не забудь зайти за стеклом. А с твоим фатаром я еще побеседую, если ты не против.

— Э… — Максуд на секунду смешался, но тут же взял себя в руки. — Как хочешь, преподобный. Бен, я пришлю за тобой кого-нибудь.

Максуд кинул на товарища многозначительный взгляд, перекрестился и вслед за Джавидом вышел из альтары.

Оставшись один на один с Бенджамилем, старик вдруг как-то помрачнел и насупился. Отхлебывая из своей кружки, он поглядывал на своего невольного компаньона внимательно и сердито, будто пытался запомнить его лицо или разглядеть в нем какие-то неприметные черты, а когда Бенджамилю это стало надоедать, неожиданно заявил:

— Я чувствую в тебе силу, Бен из Бентли, вижу твою ауру, носом чую, что должен поцеловать твою обувь, но не стану. Ты мне не хозяин. Ты сам себе не хозяин. Хотя внутри у тебя костер и я ощущаю его тепло. Что у тебя на уме, парень? Хотел бы я знать.

Старик залпом допил остатки спиртного и сказал проникновенно:

— Посиди немного со стариком. Удели мне пять минут твоей вечности. Если бы у меня были внуки, было бы что им порассказать. — Он вздохнул. — Это такое бл…во — быть ртом Господа. Уж лучше быть его х…ем… Не так ли?..

Похоже, старик стремительно пьянел. Некоторое время он сидел, мотая опущенной головой, потом хрипло произнес, не глядя на Бена:

— В первый день… — Преподобный мучительно икнул. — В первый день сотворения, когда девять цифр сложатся вместе, выйдет Разрушитель из тверди земной! И явится он в мир, и ввергнет мир в хаос. Мертвые пауки доплетут свою паутину, и солнце, зачатое на востоке, встанет на западе. И все смешается в мире, первые станут последними, а последние — первыми. Будет огонь и будет кровь! Середина разорвет края, а края пожрут середину! — Старик уже выплевывал сгустки слов, с его губ летели брызги слюны. — И продолжится хаос шесть лет, шесть месяцев и шесть дней, а потом падет на мир великая скорбь, и продлится она до тех пор, пока не спустится с неба великий Зачинатель, молодой Бог, зачатый Разрушителем и рожденный Богоматерью грядущей! И будет имя ему Лад-Агиль. И станет он первый среди Братьев своих, и затмит он и Яха, и Йясса, и Дея, и Алльяха. И перекинет он с неба на землю мост незримой радуги, и станет учить радости народы земные. И всякий, кто имеет свет радости в душе своей, возрадуется и двинется путем незримым в мир наилучший, а неймущие радости утонут в мрачном своем гноище! — Преподобный опять мучительно икнул и закончил шепотом: — Так говорю тебе я, Расул, глашатай Божий…