Оракулы Великой Тайны. Между Шамбалой и Агартой

С другой стороны, было бы важно, в сущности, указать здесь на то, что данный принцип может быть проявлен посредством духовного центра, созданного в земном мире организацией, обязанной сохранять в целостности хранилище священной традиции, которая имеет нечеловеческое происхождение (apaurushéya), посредством чего изначальная Мудрость передается сквозь века тем, кто способен ее воспринять. Глава подобной организации, представляющий некоторым образом самого Manu, мог бы быть законным носителем титула и его атрибутов. И даже в силу этой степени знания, которой он должен достичь, чтобы быть способным выполнять свою функцию, он в действительности отождествляется с принципом, человеческим выражением которого он является и на фоне которого исчезает его индивидуальность. Таковым, конечно, и является случай с Агартхой, если этот центр, как говорит Сент-Ив, собрал наследие древней «солнечной династии» (Sûrya-vansha), которая некогда обитала в Ayodhyâ[45] и ведет свое происхождение от Vaivaswata, Manu настоящего цикла.

Как мы уже говорили, Сент-Ив не рассматривает верховного главу Агартхи в качестве «Царя Мира». Он представляет его в качестве «Верховного жреца», и, кроме того, он помещает его в главе «Брахманическая Церковь», название которой происходит из концепции западного толка[46]. Это обозначение умалчивает о том, что он сказал полностью в этом отношении, то, что со своей стороны говорит М. Оссендовски. Видимо, каждый из них видел только тот аспект, который наиболее тесно соотносится с их основными тенденциями и интересами, так как на самом деле речь здесь идет о двойном типе власти, одновременно священной и царской. Священный характер, в наиболее точном смысле этого слова, принадлежит совершенно реально и прежде всего главе священной иерархии. Следует привести объяснение: буквально слово Pontifex (священник) — это «строитель мостов», и данный римский титул в некотором роде по своему происхождению является «масонским» титулом. Но символически он указывает на того, кто исполняет функцию посредника, устанавливая связь между этим миром и высшими мирами[47]. На этом основании радуга, «небесный мост», является естественным символом «священства». И во всех традициях ей придается совершенно одинаковое значение: таким образом, у евреев это гарантия союза Бога со своим народом; в Китае — это знак единения Неба и Земли; в Греции она представляет Iris, «посланницу Богов»; почти повсюду, у скандинавов, так же как у персов и арабов, в Центральной Африке и вплоть до некоторых народов Северной Америки, это мост, связующий чувственный и сверхчувственный миры.

С другой стороны, союз двух сил, священной и царской, был представлен у древних римлян определенным аспектом символизма Януса, символизма чрезвычайно сложного и имеющего многочисленные аспекты. Золотой и серебряный ключи представляют в том же соотношении соответствующие инициации[48]. Если пользоваться индуистской терминологией, то речь идет о пути Brahmane и Kshatriya. Но на вершине иерархии располагается общий принцип, из которого происходят соответственные функции и который, следовательно, находится за пределами различий, ибо там и располагается источник любой законной власти, независимо от того, в какой области эта власть осуществляется. И посвященные Агартхи являются Ativarna, то есть «за пределами каст»[49].

В Средние века существовало выражение, в котором два дополняющих друг друга аспекта власти оказывались объединенными таким образом, что о нем стоит упомянуть: в эту эпоху часто говорили о таинственной стране, которую называли «царство отца Иоана»[50]. Это было время, когда то, что можно было назвать «внешней оболочкой» рассматриваемого нами центра, было по большей части сформировано несторианами (или то, что принято именовать верно или неверно данным термином) и сабеями[51]. И именно сабеи дали себе имя Mendayyeh de Yahia, то есть «последователи Иоана». По этому поводу мы можем сейчас сделать следующее замечание: по крайней мере любопытно, что многие восточные общества, очень закрытые по своему характеру, от таких, как исмаилиты или последователи «Горного старца» до друзов в Ливане, все как один, подобно западным рыцарским орденам, брали себе прозвание «Стражи Святой земли». Дальнейшее изложение, несомненно, позволит лучше понять, что это может означать. Нам представляется, что Сент-Ив нашел очень точное слово (может, даже более точное, чем он сам предполагал), когда говорил о «Тамплиерах Агартхи». Для того чтобы не удивлялись выражению «внешняя оболочка», которое мы только что употребили, добавим, что следует обратить внимание на то, что посвящение в рыцари по сути представляло собой посвящение Кшатрия. Это наряду с другим объясняет решающую роль, которую играла символика Любви[52].