Я подняла миску повыше.
Он опять тявкнул и соскочил мне прямо на руки. Тут же, под деревом, он поел, потом я погладила его и отнесла в клетку.
— А ко мне он бы не спустился, — сказал Бидаи. — Он тебя больше любит.
В младенческом возрасте оранг-утаны очень сильно привязываются к тому человеку, который их кормит и ухаживает за ними, даже если уход не ахти какой. В зависимости от обращения, у них развиваются те или иные черты характера — робость и невротический страх, если их обижают, буйство и дерзость, если их балуют, равнодушие и апатия, если их держат в тесном помещении, никак не поощряя их любознательности и эмоций. В самом крайнем случае это может повлечь за собой болезнь и даже гибель оранг-утана.
Если не считать естественной привязанности к существу, заменяющему мать, — привязанности, без которой малыш просто не выживет, — юный оранг-утан так или иначе выражает свою симпатию, антипатию или безразличие к окружающим его людям. О чувствах оранг-утанов вполне можно судить по лицу, оно у них очень выразительное, особенно глаза. Спутать одного оранг-утана с другим просто невозможно.
У каждого из наших детенышей был свой предмет симпатии. Боб всем предпочитал Тома, Ева обожала Бидаи, Фрэнк выделял меня, хотя я отнюдь его не поощряла. Билл больше всего был занят собственной персоной, делая исключение разве что для Фрэнка, которого ему очень, нравилось дразнить. А ведь мы обращались с ними одинаково, никого не выделяя. Правда, Еву баловали больше других — ведь она попала к нам такая тщедушная и хилая. Но это не мешало ей относиться к нам с Томом совершенно безучастно, ее кумиром был Бидаи.
Знакомясь в нормальной обстановке с человеком, оранг-утан осматривает его, потом изучает запах. Потрогает пальцем и поднесет его к носу. Затем обнюхает вашу руку. Впрочем, он может составить себе впечатление только по внешности человека, не обнюхивая его. Свою симпатию он выражает голосом, жестами и поведением, например, дергая вас за волосы или ласково покусывая за палец. Признаком отрицательного отношения служит (в лучшем случае) полное, равнодушие к человеку.
— Меня заботит отношение Евы к Бидаи, — сказал мне как-то вечером Том. Она просто без ума от него. Пожалуй, стоит дать ему отпуск. Пусть съездит в родную деревню. Ина присмотрит за животными. Ева как-то должна научиться жить без Бидаи. Иначе не миновать ей зоопарка.
Бидаи поехал в деревню. Ева никаких признаков тоски не высказывала, ела нормально, однако продолжала отрицательно относиться к лазанью по деревьям и играм в саду и явно гораздо больше, чем Билл или Фрэнк, нуждалась в ласке и заботе. Судя по всему, ей не хватало физической закалки, чтобы изменить свои привычки и приспособиться к полудикому образу жизни.
Мы убедились, что лучше всего поместить ее в зоопарк, пока она еще достаточно молодая. Я списалась с Берлином, где только что был выстроен новый обезьянник. Мое предложение было принято с радостью, и Ева отправилась в путь.
…Около нашего участка остановился грузовик с большим ящиком в кузове, и из кабины вышел лесник.
— Получайте оранг-утана, — сказал он, улыбаясь. — Один селянин незаконно держал его у себя.
Мы спустили клетку на землю и отворили дверцу. Оранг-утан смотрел на нас без страха. Мы ласково заговорили с ним и сняли с него ошейник из стальной проволоки. Он потер шею — на ней было несколько болячек, в остальном наш новый питомец, двухлетний самец, выглядел вполне здоровым.
Мы назвали его Найджелом, в честь престарелого епископа Борнео, который только что объявил в газете о своей помолвке.
Найджел с самого начала держался очень самостоятельно, всем видом показывая, что вполне мог бы обойтись без нас. Он не нуждался в утешении и ласке, но охотно принимал от нас молоко и фрукты. Своих собратьев воспринял спокойно, доброжелательно, но без бурных проявлений чувств.
Впрочем, Найджел, как и следовало ожидать от орангутана, не обошелся без кумира. Впервые увидев Тома, он тотчас приветствовал его, как старого друга. Вышел из клетки, присел около него на корточках, обозрел и потянул рукой за саронг. Принимая игру, Том ласково ущипнул Найджела за щеки и шею. Оранг-утан ответил широкой улыбкой. Это было начало нежной дружбы.
Меня Найджел воспринял совсем иначе, даже с каким-то отвращением. Третьего декабря 1958 года, когда он провел у нас уже больше недели, я записала в дневнике:
«Я подошла к клетке пожелать ему спокойной ночи, и тут Найджел впервые по собственной воле прикоснулся ко мне. Указательным пальцем он стал ощупывать то, что привлекло его внимание на моей руке: а) широкий шрам на локте, б) браслет ручных часов, в) кольцо на одном из пальцев. Потрогав все это, он исследовал мой личный запах, поднеся указательный палец к ноздрям».