Оранжерея

Я раздраженно пялюсь на башню. Дверь в нее приоткрыта. Странно. Это не совсем мое дело, но… вдруг что-то вырвалось наружу? Нужно доложить кому следует. Я поручаю свой бокал и тарелку проходящей мимо официантке и иду к двери, стараясь не наступать острыми каблуками на газон.

Звон и дребезжание потревоженных колоколов становятся громче, и на ступеньках крыльца, у двери, я различаю тень. Пробираясь туда, опускаю глаза – и тут неприятно знакомая вонь набивается в ноздри, наворачивая слезы на глаза. Я оборачиваюсь и кричу:

– Сюда! Помогите!

Затем толкаю дверь, полностью распахивая ее.

Колокольня внутри – высокое помещение, освещенное маленькими окнами чуть ниже основания шпиля. Дневной свет, льющийся из них, отбрасывает длинные тени на балки и колокольчики, свисающие с них, толкаясь и ударяясь о побеленный пол, окрашивая растекающуюся лужу темной жидкости. Распространяющаяся чернота, серый цвет теней и бледный маятник, скребущий по полу, – требуется секунда, чтобы мои глаза привыкли к полумраку, и еще секунда, прежде чем я понимаю, что вижу.

Из всех возможных кандидатов именно Майк играет роль атонального карильона [22], привлекшего меня. Сразу видно, что его владение музыкой – искусство непроизвольное. Он висит на веревке звонка, привязанный за лодыжки. Его голова рисует бесконечный круг по полу двойной кровавой дорожкой. Кто-то примотал его руки скотчем к телу, заткнул рот кляпом и воткнул иглы для подкожных инъекций в уши. Канюли непрерывно капают, выкачивая остатки крови из его багровой раздутой головы. Петли, завитки и спирали крови образуют тонкую филигрань, а некоторые неровности пола приводят к тому, что ручейки образуют лужу, натекшую с внутренней стороны двери.

Я одновременно потрясена, ошеломлена дерзостью мысли автора этой убийственной инсталляции и напугана тем, что тот, кто это сотворил, все еще может скрываться на месте преступления. Поэтому иду на единственную разумную, социально целесообразную реакцию, которая приходит мне в голову, – кричу во все горло.

От первого парня, который забегает в часовню, толку мало – он бросает взгляд на импровизированный маятник Фуко, сгибается пополам, и его обед выплескивается прямо поверх кровавых луж. Вторым на месте происшествия оказывается Мартин, один из добровольцев, хоронивших Фила и Эстер.

– Рив? С тобой все в порядке?

Я киваю и делаю всхлипывающий вдох. Чувствую себя ирреально, мое зрение затуманивается.

– Смотри. – Я показываю пальцем. – Лучше позови Фиоре. Он знает, что делать.

– Я позвоню в полицию. – Мартин осторожно обходит лужу крови и рвоты и берет телефонную трубку, прикрепленную к стене у входа в ризницу. – Алло? Оператор? – Он щелкает переключателем на верхней части телефонной трубки. – Странно…

Мой мозг потихоньку снова начинает работать.

– Что странно?

– Телефон молчит. Не работает.

Я шмыгаю носом, вытираю сопли рукавом куртки и смотрю на него.

– Это не просто странно, а какое-то плохое дерьмо. Пошли на улицу.

Эндрю – парень, которого тошнит, – почти закончил и теперь издает сдавленные, всхлипывающие звуки. Мартин тянет его за руку, и мы вместе идем на улицу. На крыльце растет толпа любопытных, желающих узнать, что происходит.

– Кто-нибудь, вызовите полицию! – кричит Мартин. – Позовите преподобного, если сможете его найти!

Люди проталкиваются мимо него, чтобы заглянуть в дверной проем, кричат, визжат и выходят.

Кто-то так адресует нам, прихожанам, послание, надо полагать? Я спотыкаюсь и сажусь на траву. С обеспокоенным видом ко мне подбегает Сэм.

– Ты был со мной во время службы, – говорю я. – Был рядом со мной все это время. И знаешь, где я была, так?

– Ну… да. – Он выглядит озадаченным. У меня вид наверняка не лучше. Я совсем не уверена, зачем пристала к нему, но…

– Я быстренько переговорила с Джен, потом услышала звон колоколов, увидела, что часовня не заперта, и пошла посмотреть. Потом я закричала. Я была внутри всего несколько секунд, так?

Сэм, кажется, понимает, чем пахнет дело. Он весь напрягается.

– Там что… что-то плохое случилось?

– Там… Майк.

Я тихо ахаю – и у меня заканчиваются слова. Я не могу продолжать, но смотрю против своей воли и вижу, как убийца привязал Майка к веревке звонка за лодыжки и разрезал их, чтобы пропустить толстый конец веревки через щель в мясе, между костью и толстым сухожилием. Я наполовину боюсь, что, когда его срежут, обнаружится, что сначала его изнасиловали, пока он был парализован, а уже потом убийца вздернул его, да так и оставил болтаться, словно тушу на крюке.