Оранжерея

Может, самое странное – то, как мало изменился наш мир с тех пор, как мы отменили систему социальных рейтингов. У нас по-прежнему регулярно проходят собрания. Мы все еще живем небольшими семейными группами, как древние люди. Многие из нас даже остались в супружеских союзах, навязанных экспериментаторами. Мы одеваемся так, словно на дворе – настоящие темные века, занимаем старые рабочие места и рожаем детей примитивным способом. Иногда.

Но…

Мы голосуем на городских собраниях. Нет никаких рейтинговых шкал, которые какой-нибудь самодовольный исследователь мог бы подправить, чтобы заставить прихожан подпрыгнуть. Мы не танцуем как марионетки ни перед кем, даже перед нашим избранным мэром. Мы можем жить в семьях, как и полагается людям, но ассемблеры теперь стоят в каждом доме. В основном мы не хотим быть неоморфами. Многие из нас провели слишком много времени в качестве живых орудий во время войны. У нас есть – и мы с энтузиазмом используем их – современные медицинские технологии и А-ворота. Костюмы и ретростиль жизни, выбранные нами, сложно объяснить, но я списываю это на социальную инертность. Впрочем, на днях в торговом центре промелькнул один синий кентавр-гермафродит, в кольчужной броне и без штанов, но никто и бровью не повел. Иначе никак – покуда «Жнец Науки» не прибудет в гавань, с него не сбежать. Нам приходится уживаться – всем таким разношерстным и разноцветным.

Что касается меня, мне больше не нужно драться. Я смог исполнить позитивные пожелания капитулировавшего в то время эго без необходимости мириться с какими-либо недостатками. И мне так повезло, что я могу заплакать, просто думая об этом.

Теперь у меня есть дочь по имени Энди – это сокращение от Андромеда. Энди клянется, что хочет стать мальчиком, когда вырастет. Тем не менее она достигнет половой зрелости не ранее чем через шесть лет и может передумать, как только ее тело начнет меняться. Важно то, что мы живем в обществе, где она может быть всем, чем захочет. Энди кажется случайным продуктом фенотипов Сэма и Рив. Иногда, при правильном освещении и просто при виде ее профиля, у меня перехватывает дыхание, потому что она напоминает мне о том времени, когда Сэм совершил свой прыжок веры. Знал ли он, что я была беременна к тому моменту, и не потому ли тщательно уберег меня от взрыва?

Вряд ли, но иной раз я задумываюсь над этим вопросом.

Роды Андромеды приняла – кто бы вы думали? – добрая доктор Хант, которой уже не нужен пистолет, целыми днями направленный ей в голову, ибо Санни дала ей выбор: перепрофилироваться и позволить своим пациентам самим определять свои интересы или исчезнуть вслед за Юрдоном и Фиоре.

Пройдя через роды, я тогдашняя решила снова стать Робином – настолько близкой к оригиналу версией, насколько возможно в нашей медицинской практике. Естественные роды – опыт, через который все отцы должны пройти хотя бы раз в жизни (будучи, само собой, взрослыми сознательными людьми). Но вообще мне просто нужно было вновь стать Робином – единственной версией меня, которая не ходит с невинной кровью на руках.

Уже поздно, и Энди спит наверху. Я пишу этот рассказ от руки на бумаге, помогая зафиксироваться событиям в памяти. Немного похоже на то письмо, написанное одним мною другому себе – так давно, что я едва могу вспомнить, каково было являться им. Даже без всяких манипуляций с памятью мы – хрупкие существа, огоньки во тьме, которые оставляют за собой тускнеющий след, забывая, кем являлись. На самом деле я не хочу много вспоминать о том, что было до войны. Мне хорошо, и я рассчитываю прожить здесь еще долго; дольше всей моей беспокойной жизни до этого момента. И если из ее первой половины я запомню лишь толстую стопку бумаги и противоречивую любовь Сэма ко мне, этого будет достаточно. Но есть разница между тем, чтобы не помнить, и намеренно забывать. Отсюда и записи.

Последняя мысль: моя жена дремлет на диване в другом конце комнаты. У меня есть к ней вопрос, ради которого я ее разбужу.

– Как думаешь, о чем думал Сэм, когда шел по тому коридору?

Она зевает и говорит:

– Не знаю… Меня же там не было.

– А если я попрошу тебя предположить?

– Я бы сказала, что он надеялся на второй шанс.

– И это все?

– Иногда правда бывает скучной, Робин. Давай, запиши это в свои мемуары.

– Хорошо. Есть что еще сказать, прежде чем я поставлю точку? Я потом отправлюсь на боковую.

– Ну, дай подумать… – Кей пожимает плечами – невероятно плавный жест, в котором задействованы все четыре плечевых сустава. – Нет, знаешь что – хватит. Не засиживайся допоздна. – Она лениво улыбается и идет к лестнице, покачивая бедрами так, будто у нее на уме что-то другое, кроме сна. Она стала счастливее, когда перестала быть Сэмом вскоре после того, как в последнее мгновение и в жуткой панике создала резервную копию в подвале библиотеки. И я этому тоже рад, уж поверьте.

Ну а теперь – спокойной ночи!

Бродячая ферма