Оранжерея

Я тянусь к его руке, но он отдергивает ее.

– Проблема во мне? – прямо спрашиваю я.

– Нет.

Я снова тянусь к его руке, хватаю ее и держу. На этот раз он не отстраняется, но все еще кажется донельзя напряженным.

– А в чем тогда?

Какое-то время кажется, что он не собирается отвечать, но потом, когда я открываю рот, чтобы повторить вопрос, вздыхает и выдает:

– Не в тебе, а во мне.

– В тебе… что?

– Проблема. Во мне. Меня здесь быть не должно.

– Где? – Я оглядываюсь. – В гостиной?

– Нет, в этом эксперименте. – Теперь я понимаю, что им владеет не гнев, а депрессия. Когда Сэма прессуют, он замыкается в себе, вместо того чтобы вымещать фрустрацию на окружении.

– Так, объясни-ка подробнее, в чем дело.

– Не выйдет, прости.

– Ты даже не пытаешься! – Я придвигаюсь к нему ближе, все еще держа за руку. – Представь, что я – кто-то из экспериментаторов, а ты пытаешься выбить у меня досрочный уход из этой симуляции.

– Гм. – Он странно смотрит на меня. – Вообще-то мы не должны говорить о том, кем были до эксперимента. Это не способствует проникновению в древнюю культуру и, вероятно, мешает…

– Мне можешь рассказать, – говорю я с расстановками, выделяя голосом каждое слово. – Я никому не выболтаю. – Смотрю Сэму прямо в глаза. – Наши отношения должны строиться на доверии. В этом обществе нет игр с отрицательной суммой в парах, не так ли?

– Я не знаю. – Он втягивает носом воздух. – Ты можешь выдать меня.

– Кому?

– Своей подруге Касс.

– Чушь! – Я слегка ударяю его по руке. – Давай я пообещаю, что никому не скажу

Сэм задумчиво разглядывает меня.

– Обещай.

– Обещаю! – Я делаю паузу. – Так что случилось?

Сэм сутулится.

– Я недавно перенес операцию на памяти, – медленно говорит он. – Сдается мне, что бо́льшая часть добровольцев Фиоре и Юрдона – тоже. Клиника амнезии – отличное место, чтобы найти здоровых подопытных, забывших бо́льшую часть того, что они знали. Тех, кто отошел на обочину жизни с минимальными социальными связями. Люди, обремененные активными социальными связями, обычно не редактируют себе память, верно?

– Думаю, да. Ну, или идут на такое редко, – говорю я, и во мне пробуждается какое-то новое подавленное воспоминание. На военную тему. Неприятности из прежней жизни – спешные решения в ответ на непредвиденные маневры врага.

– Если только они не пытаются что-то скрыть от самих себя.

– Думаю, это маловероятно. – Я выдавливаю смешок. – А что, это твой случай?

– Да, похоже. У меня довольно узкие эмоциональные каналы. Узкие, но глубокие. У меня была семья. И в какой-то момент ее не стало – сейчас уже не скажу почему, но есть вероятность, что я сам этому поспособствовал. Или нет. Я мало помню, и воспоминания, по большей части имплантированные, сфабрикованные – заменяющие то, что я пожелал заменить. Я не рисуюсь – после всего, что произошло, правда перешел грань. Если бы не редактура памяти, покончил бы с собой как пить дать. Я склонен к депрессии сам по себе, а тут еще потерял все, что было для меня важно в жизни.

Я держу его за руку, не смея дрогнуть и гадая, как за винно-сырным фуршетом я не углядела, что человек, теперь сидящий рядом со мной и названный моим мужем, омут неведомых страстей, настоящая эмоциональная бомба замедленного действия.

Сэм вздыхает еще раз.

– Что было, то прошло. Даже памяти не осталось. Мне провели редактуру без щадящих смазанных эффектов – такую, чтобы я натурально начал новую жизнь. – Сэм смотрит на меня. – Тебе это знакомо?

«Знакомо? Что?» – подумала я и сперва запаниковала, а потом поняла, в чем его вопрос.

– Да, у меня была операция на памяти, – медленно отвечаю я. – И даже не одна, как мне кажется. Очень глубокое вмешательство. Мне… – Я запинаюсь. – Мне пришлось читать объяснительную записку от своей прошлой личности. – Вот только было ли в той записке хоть слово правды, или прежнее «я» сплело красивый узор из лжи для кого-то, кем оно собиралось стать – по сути, еще незнакомого? – У меня вроде были с кем-то длительные отношения. Трое партнеров, шестеро детей, длились более гигасекунды. – Я содрогаюсь, обдумывая то, что хочу сказать следом. – Я не помню их лиц. Ни у кого.

Я вообще ничего не помню. С таким же успехом это могло случиться с кем-то другим – только и оставалось, что верить посланию от себя к себе на слово. Закончилось все более четырех гигасекунд назад – век и его пятая доля. Сразу после этого у меня был первый сброс памяти, а недавно – еще один, гораздо более точный. Более тридцати лет эти три партнера и шестеро детей были для меня всем, а теперь – лишь подробность моей жизни, сухие факты, сфабрикованная для шпиона безвестного режима полевая легенда.

Сэм наконец отвечает на мое рукосжатие.