Оранжевое небо

Мне больно. Невыносимо больно. Я весь опален огнем. Где он - снаружи или внутри меня? Ничего не могу разобрать. Пить! Дайте мне пить! Я умираю от жажды. Что они суют мне в рот? Уксус? Негодяи! Я думал, они хорошие, эти аборигены, неиспорченные, исповедуют простые человеческие истины, а они? Они хотят съесть меня. Человека! Убить и съесть! Твари! А впрочем, за что я их ругаю? Они, бедные, так голодают в своей пустыне, мясо для них королевское блюдо. Нет, их можно понять. Вполне. Я для них чужак. Мы вон у себя в Европе ухлопали миллионы чужаков - каждый своих - и не с голоду, не ради пищи, у нас были другие мотивы, и всех убитых мы благородно закопали в землю или сожгли. С точки зрения этих голодных туземцев, глупость невообразимая! Где им, дикарям, понять цели и задачи нашего цивилизованного мира! Зато я их понимаю. У меня развитое сознание. Что ж, пусть они полакомятся. Жалко только, что я такой костлявый. Знал бы, отъелся бы прежде, как Оползнев. Им бы тещу мою сюда. Столько мяса пропадает... Однако чего они так долго суетятся вокруг меня? Видимо, таков торжественный ритуал. Они же не тигры, чтобы слопать добычу без всяких эмоций. Придется уж потерпеть.

- Потерпите, потерпите. Совсем немного осталось.

Интересно, а почему они такие светлые и... причесанные? Может... может, я вовсе не в Австралии? А где же тогда? Вот так номер! Кажется, там вдали виднеются развалины дорического храма. Тогда я, выходит, в Греции. Но как я сюда попал-то? Вроде бы по линии Союза архитекторов. Оползнев добился поездки нашей группы, а жена добилась, чтобы меня в нее включили. Да, да, она еще почему-то очень хотела, чтобы я поехал и посмотрел на Грецию. А тут такое пекло. Ноябрь уж наступил, а солнце шпарит, как в июле. Мозги растеклись в голове жидким киселем. Так и ходим с киселем вместо извилин. Приспособились как-то. Я даже узнал кое-какие места родные...

Но куда же мы сейчас-то тащимся? Ах да, глядеть на развалины этого самого дорического храма. Надо же, даже каменные храмы тут разваливаются, не выдерживают жарищи. Понятно, почему погибла древнейшая цивилизация. На редкость тяжелые климатические условия. А все потому, что древние греки бездумно истребили когда-то густые девственные леса на своем полуострове. Им нужны были посевные площади и дрова. К сожалению, среди них не было ученых- экологов, которые указали бы им на пагубные последствия их действий. А если бы были, тогда, конечно, все пошло бы по-другому. Экологи сказали бы им: "Люди, вот вы строите себе ойкос - жилища и отапливаете их дровами. Но ваша жизнь протекает не только внутри дома, но и снаружи. Поэтому ойкос - не просто дом, жилище, это вообще родина, обиталище". Греки послушались бы и перестали бы вырубать свои леса. А нас теперь не сжигали бы заживо лучи немилосердного солнца, от которого негде укрыться.

Сколько же осталось нам тут маяться? Трое суток позади. Всего было девять. Значит, девять минус три... Сколько ж это будет? Девять - это что? Это если три взять три раза. А три? А три - это если три взять один раз. Теперь если мы возьмем трижды три и отнимем трижды один... нет, одиножды три... А почему отнимем? Кажется, это не разрешается. Нас инструктировали! Там ничего не было сказано, чтобы отнимать. Насчет давать что-то было. Не давать! Ни интервью, ни автографов и ничего другого. Или, наоборот, давать? Только не всем? А кому тогда? Совсем запутался. Только бы не отстать от своей группы, как вчера. Вчера нас привезли на место, где проходили в древности олимпиады, и я как-то разволновался очень, нахлынули воспоминания далекой юности. Бабушку Липу вспомнил. Что ее назвали по-гречески Олимпиадой в честь спортивных состязаний эллинов, а она не знала про это. И ничего, жила. Умела жить. Знала всю крестьянскую работу, рожала детей, растила внуков. Любила людей. Делилась с теми, у кого была нужда. А когда нужда хватала и ее за горло, не впадала в панику. Не причитала, что наступил конец света. Молясь Богу, просила за всех. Правда, вот Моцарта она не слушала. А и послушала бы, не поняла бы, не оценила. Ее внук слушает, наслаждается. Он много еще чего знает и умеет, чего не знала и не умела она. Бабушка так гордилась мною, бывало смотрит - и вся излучает сияние.