Оранжевое солнце

Юрта гостеприимно распахнулась. Стол накрыт. Огонек в печурке весело поблескивает. Харло принялась хозяйничать. Цэцэг скрылась за новеньким пологом. Дагва извинился:

— Пировать некогда, дела... Разве чуточку подкреплюсь с дороги.

Бодо усадил гостя за стол.

Вышла Цэцэг, она в сиреневом платье, усыпанном горящими огнями — степными маками, на шее связки белоснежных бус. Харло подумала: «Умница, догадалась надеть это платье, в нем она как цветок...»

Кушаньями заставлен стол, Харло угощать умела. Говорили мало, да и о чем говорить, если на столе мясо молодого барашка и густой чай.

Первым поднялся Дагва, обтерев потное лицо полотенцем, поданным ему хозяйкой, отвесил благодарственный поклон.

Харло начала прибирать на столе, Цэцэг ей помогала. Быстро управились.

— Доченька, я пойду подою коров, а ты отдохни; я тебе приготовила постель.

— Нет, мама, я пойду с тобой, тоже буду доить.

Вернулись, процедили молоко. Сели возле юрты. Небо чистое, шумок над степью, тот легкий, приветливый шумок, который слышится в тихий летний день. Мать и дочь о многом переговорили, но разве может прерваться разговор, если его так долго не было. Цэцэг задумчиво прищурилась: не пора ли начать, обходя острое, заходить с подветренной стороны, осторожно, будто охотник за лисицей.

— Мама, а как живут Цого и Дулма? Мы дружили с Эрдэнэ.

— Пустые слова, нет его; ты и с Гомбо дружила...

Цэцэг ближе пододвинулась к матери. «Никогда мать об этом не говорила».

— Съездить бы попроведать почтенных Цого и Дулму, я у них в детстве часто бывала. — Цэцэг прикрыла глаза, ждала ответа матери.

В юрту вошел Бодо, Харло навстречу:

— Дочь твоя не успела в нашей юрте переночевать, уже просится в гости к Цого и Дулме.

— Хорошо бы навестить их, давно не бывали друг у друга. Новость узнал: приехал к ним Гомбо. Ты рассказала Цэцэг о его горе?

— Рассказала. Какое же это горе? Думаю, рад, что глупая телка от него убежала...

— Кому телка, а ему жена. Разве в молодости ты не была телкой?

— А ты не был глупым тарбаганом?

Харло поняла: ручеек их разговора помутнел, ловко направила его в другое русло, иначе Бодо может опрокинуть полный котел обидных слов, а рядом дочь.

— Ребята у Цого хорошие, и Гомбо и Эрдэнэ...

Бодо небрежно махнул рукой:

— Больше уважаю Эрдэнэ. Смекалистый парень; из него вышел бы достойный пастух...

— Отец, не всем же быть пастухами, — осторожно вплела в разговор свои слова Цэцэг, — он прославленный мастер машин...

— Ну, уж и прославленный!..

Теперь сердито взмахнула рукой Харло:

— Все бы так и сидели в юртах! Была бы я помоложе, тоже уехала в город.

У Бодо губы вытянулись:

— В артистки? Хватит язык мучить, дай дело рукам — готовь обед, — и вышел из юрты.

— Что же, мама, не поедем? Отец сердится, кто его обидел?

Обедали молча, не спеша. День прохладный, в степи тишина, скот пасется близко — куда торопиться.

После жирной еды всякий добреет. Бодо, вытягиваясь на мягком коврике, смотрел в верхний просвет юрты. Следя за плавно скользящими по небу мелкими облачками, Бодо глазами торопился за ними по небесной дороге, и приводила она все к той же коновязи, к той же юрте.

Бодо потер лоб, приподнялся, посмотрел на жену и дочь, голос у него устало-ласковый.

— Останусь пасти, а вы, женское племя, поезжайте в гости. Завтра будет у нас Дорж, его и попросим, машина у него новенькая...

— Надолго нас отпускаешь? — скосила глаза Харло и поднесла мужу пиалу, до краев наполненную кумысом.

— Как гостей примут, живите хоть всю неделю...

Юрта Цого и Дулмы одиноко стояла на пригорке, поодаль жилые дома и хозяйственные постройки. Приехали гости в неудачную пору, хозяев в юрте не было. Дорж побежал их искать. Цого увидел машину, крикнул Дулме:

— Дорж приехал!..

Цого, Дулма и Гомбо на лошадях прискакали к юрте. Цэцэг и не замечала почтенных стариков. Перед нею — только Гомбо. Какой же он красавец... Все меняется на свете; встречались в Улан-Баторе, казался он низеньким, ниже своей жены, а тут высокий, прямой, сильный... Лицо чистое, загар ровный, щеки с густо-матовым отливом. И какой быстроглазый... А усики? Как они украшают мужчину... «Гомбо, Гомбо», — шептала она, не замечая, что все в юрте ее слышат.

Гомбо поздоровался с Харло и тут же забыл о ней. Цэцэг для него всегда была привлекательна. Встретились. Чуть бледноватая, стройная, в малиновом дэли, перехваченном синим шелковым поясом; из-под берета черные пряди падают на плечи, глаза красиво щурятся. Вспомнился дедушка. Где он? Помогает Дулме, наливает воду в котел. Когда-то он рассказывал сказку о юной красавице, за которую сражались степные богатыри, и вдруг остановился, долго набивал трубку табаком и продолжал так:

— Не стану описывать красоту красавицы, и слов моих не хватит; закройте глаза, откройте, взгляните на вашу Цэцэг — вот такая же...

Тогда все громко рассмеялись. Сейчас, глядя на Цэцэг, Гомбо подумал: «Дедушка умеет находить красивое у людей». Пока старики расспрашивали друг друга о здоровье, о скоте, о кормах, Гомбо склонился к уху Цэцэг:

— Давай сядем на лошадей, поедем в степь. Помнишь, как мы с тобой...