Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

Излишняя патетика нижайшего донесения и грубость солдатского рапорта были отброшены, и он остановился на тоне краткого, делового сообщения. Но и этого не получилось. В горле все время застревал сухой комок, который с трудом приходилось оттуда выталкивать, а голос срывался и сипел, как заигранная пластинка. Голова, однако, оставалась достаточно ясной, чтобы не растерять заготовленные если не слова, то мысли, и Корнев сообщил внимательно слушавшему его генеральному прокурору, что в качестве прокурора по надзору за местами заключения в городе, где он работает, он установил факты нарушения социалистической законности со стороны местных органов госбезопасности при ведении теми дел о ка-эр преступлениях. А также нарушения правил содержания подследственных, арестованных по подозрению в совершении таких преступлений.

Деревянной была конструкция вступительной фразы, деревянным был и голос, которым она была произнесена. Однако седеющий человек по ту сторону стола не проявлял ни нетерпения, ни раздражения. Ободренный Корнев продолжал. Ему известен факт многократного избиения арестованного на допросах в следственном отделе областного Управления НКВД. Есть основания для уверенности в том, что такие избиения и другие незаконные методы следствия в этом управлении носят систематический характер. Косвенным доказательством этого может служить незаконное лишение арестованных, содержащихся в политических тюрьмах области, возможности обращаться с жалобами и заявлениями в надлежащие инстанции. Вот возможно единственное из заявлений, каким-то образом проникшее в областную прокуратуру из политического отделения Центральной городской тюрьмы. Факт его исключительности, материала, на котором написано это заявление и способ его написания говорят о многом…

Корнев положил перед Вышинским полоску картона, испещренную каракулями Степняка. Тот взял ее в руки, внимательно прочел и, положив обратно, сухо спросил:

— А почему вы сообщаете об этих нарушениях мне, а не главному прокурору своей области?

Этот вопрос был естественным в устах руководителя государственного масштаба, непосредственной компетенции которого подлежали только дела особого значения и важности. Корнев его ожидал и готовился к нему. От того, как он сумеет ответить на этот вопрос, зависело многое, практически все. Если Генеральный решит, что молодой прокурор из провинции без достаточных оснований нарушил служебную координацию и обратился к нему через головы областной и республиканской прокуратуры, он просто выставит его из кабинета. Из-под приспущенных век глаза Вышинского смотрели сейчас особенно хмуро и колюче, хотя по-прежнему внимательно.

На вопрос Генерального надо было отвечать со всей откровенностью. И Корнев ответил, что он не верит в решимость местной прокуратуры вмешаться в дела областного управления НКВД. Более того, он боится, что эта прокуратура не захочет, да и не сможет защитить своего сотрудника, попытавшегося осуществить такое вмешательство, от расправы всесильных нарушителей законности. Получение ими прокурорской санкции на арест неугодного человека давно уже стало в их области пустой формальностью. Таким образом, обращение к своему начальству было для Корнева не только лишено практического смысла, но и явилось бы почти самоубийством. И он решил действовать не столько как служебное лицо, сколько как честный советский гражданин и член Партии. А для такого гражданина поиск Правды тем вернее, чем выше инстанция, куда он обращается. Корнев говорил теперь не механически, как вначале, а вполне человеческим, хотя все еще взволнованным голосом, больше почти не заботясь об официальности и профессиональности своего языка. Ему показалось, что глаза главного прокурора были уже менее колючими, когда тот спросил:

— И какую же цель, по вашему мнению, преследуют те нарушения законности, которые, как вы подозреваете, происходят в вашей области?

Этот вопрос обрадовал Корнева и возбудил в нем предчувствие успеха. Он означал, что Генеральный принял его объяснения и не только не собирается его выгонять, но и ограничивать аудиенцию теми двумя минутами, о которых строго предупреждал секретарь в приемной. Ответ же на заданный вопрос и составлял то самое главное, ради чего Корнев, сознательно идя на большой риск, и прибыл сюда. Уже не заботясь даже об особой краткости изложения, он почти дословно повторил то, что слышал от Степняка в его камере и в чем теперь был уверен сам.