Оранжевый портрет с крапинками

— Все осталось… И мы, и пески. И колокола… Вы слышали, князь, старую сказку, что иногда они звонят сами собой? То ли в предвестии новых бед, то ли в память о ком-то…

Урата-Хал промолчал. Или не расслышал, или обдумывал ответ. Но полковник легкой конницы Дах, безмолвно слушавший беседу начальников, вдруг сказал:

— Простите меня, маршал, простите, князь, но я должен сообщить то, о чем не решался говорить раньше… Колоколов нет.

— Как нет? — Князь тауринов недоуменно вскинул голову. — Их сняли? Где и сколько? Кто?

— Неужели кто-то решился нарушить обычай? — сумрачно спросил Фа-Тамир. — Тогда и другие запреты будут развеяны, как песок…

— Их не сняли. Их нет вместе с башнями и арками…

— Говори яснее, Дах, — нахмурился Фа-Тамир. И ощутил, как сбилось с ритма сердце. Будто конь оступился.

— Мы хотели похоронить Хоту-Змейку у подножья двойной башни, прозванной «Брат и сестра». Ее колокол на рассвете всегда блестел, как звезда… Мы не увидели башни. Место, где она стояла раньше, нашли по трем высохшим деревьям, но от башни не было и следа. Ни фундамента, ни даже камня. Только песок.

— Вы ошиблись местом, полковник, — сказал Фа-Тамир.

— Когда возвращались к Стану, я приказал держать на холм с каменными столбами, где висели три колокола. Их тоже нет… Я бросил в пески полсотни всадников, они к середине дня вернулись в смущении. На всем пространстве, что успели они обскакать, не жалея коней, нет ни одного колокола. И словно не было никогда… То же говорят кормчие двух лодок. Не видя привычных знаков, они заплутали в песках…

Урата-Хал покачал головой, бросил повод и скрестил на груди руки.

Фа-Тамир сказал:

— Еще одна загадка нашего мира. Это смутит многие умы.

Вождь тауринов усмехнулся:

— Только не их… — Он показал на гребень стены, где четверо мальчишек весело спорили и смеялись, готовясь отпустить еще один шар.

Они отпустили его.

Шар — большой, ярко-оранжевый — проплыл над всадниками. На нем было нарисовано смеющееся лицо с прищуренным глазом и крупными темными веснушками.

Кони стали. Всадники, запрокинув коричневые лица, смотрели, как шар уходит в непривычно посветлевшее небо…

— У нас ведь еще будет время, — сказал Фаддейка.

«А правда, у нас еще будет время!» — радостно подумала Юля. Фаддейка дергал ее за левую руку, правой она сдернула с него вязаный колпачок и растрепала его апельсиново-морковные кудри. Тогда он заулыбался и сказал:

— А про песню не забудь. Сегодня же споешь.

— Ох, ну какая я певица?.. Да ладно, ладно, попробую.

Они зашагали к калитке, и почти сразу Юля услышала, что кто-то идет по пустой улице следом — большой и осторожный. Оглянулась.

Золотисто-оранжевый конь шел за ними в пяти шагах. Мягко ставил копыта на гибкие доски тротуара.

ЯХТА «КРЕЧЕТ» или СНОВА О КАПИТАНЕ РУМБЕ Кинороман

Ура, я закончил поэму про «Кречет»!

Дышу полной грудью от радости.

Но Скажу всем на свете: не может быть речи

О том, чтоб все это снимали в кино.

  Г.Л. Ныряйло «Мои паруса», поэма

1. НОВОСЕЛЬЕ

Старая, лишенная парусов и бегучего такелажа шхуна «Кефаль», на которой жил Гоша, стояла на мертвом якоре в полукабельтове от разрушенного пирса.

Рано утром Гоша вышел на палубу.

Гоша был коренастым существом метрового роста, с большущей головой в вязаном колпаке, с добродушным лицом и бородой, с невинными круглыми глазами. Из-под длинной, до пят, полосатой фуфайки видны были громадные мясистые ступни. Гоша потянулся, сощурился на солнышко. Сделал несколько физкультурных упражнений. Оглядел бухту и берега. Мелководная маленькая бухта была заброшенной и пустой, Гоша привык к одиночеству. Но сейчас... в бухте творилось что-то необычное. Метрах в двухстах от «Кефали» откуда-то появилась плавучая платформа, на ней суетились люди. Гоша сложил два кулака в подзорную трубу, пригляделся. На платформе несколько человек возились с непонятной аппаратурой.

Гоша торопливо спустился в каютку. Здесь светил пузатый корабельный фонарь. Гоша взял старомодный сотовый телефон.

— Алло!.. Это дежурный конторы «Домгном»? Я это... извините, это Гоша говорит. То есть Георгий Лангустович с «Кефали», я здесь живу... Я это... ничего не могу понять... Какие-то люди в бухте, какие-то аппараты... Я здесь прописан тридцать лет, ничего такого не было... и, это, хотел бы выяснить. Что?! Как это так?! Даже это... не предупредили! Я, извините, буду жаловаться, да... Что — «потом»?.. Что «уносите ноги»?! Я это...

Раздались громкие, на все помещение, короткие гудки. Гоша потерянно посмотрел на телефон, отбросил его, заметался по каютке, хватая то одну, то другую вещь. Наконец схватил самое ценное — лежавшую на столе рукопись, сунул ее в матросский сундучок. Прижимая сундучок к груди, снова выскочил на палубу и, не медля ни секунды, сиганул с кормы в воду.