Орбека. Дитя Старого Города

Спустя пять лет после того, как он заново поселился в Кривосельцах, как-то прекрасной весенней порою, под вечер, когда Орбека был в саду на прогулке с Нероном, на тракте послышался грохот, который он принял за возвращающиеся с поля повозки. Но через минуту пёс сорвался от его ног и залаял, на улице послышался шелест, он увидел издалека какую-то чёрную фигуру, достаточно живо подходящую к нему.

Была это женщина!

Незнакомая женщина, чужая в Кривосельцах, почти непонятное явление. Орбека сначала так был удивлён, что не мог предположить, кто бы это мог быть.

Только когда она приблизилась, с улыбкой на устах, в чертах немного бледного, немного постаревшего, но по-прежнему ещё полного очарования лица, он узнал, остолбенелый, – Миру, совсем ещё красиво законсервированную.

После последнего разговора, после последнего взгляда, брошенного ему с лестницы капуцинского костёла, присутствие этой дамы здесь было необъяснимо. Пан Валентин стоял, не зная, что делать, как приветствовать, когда она подбежала живо к нему.

– Валюся, это я! Это я! О! Как я счастлива! Это я! Твоя Мира!

Договаривая эти слова, сирена, уверенная в своём очаровании и власти, чуть ли не бросилась в объятия Орбеки, смешанного появлением этого призрака прошлого. Уста его бормотали непонятные слова, сердце после такого количества пережитой боли – мы не поколеблемся добавить: глупое сердце, – забилось как в прошлые времена, всё было забыто в одну минуту, слёзы покатились из глаз.

Холодным, быстрым взглядом Мира тем временем мерила этого человека, которому нанесла столько болезненных ударов, хотела изучить его, а, увидев растроганным, убедившись, что ещё имела над ним прежнюю силу, упала уже успокоившаяся на лав-ку, прикладывая руку к сердцу, которое не билось, как если бы хотела усмирить волнение, которого не испытывала.

Она села, вся в чёрном и трауре, что ей было чрезвычайно к лицу (она отлично о том знала), грустно улыбаясь, прекрасная, будто тронутая, и начала говорить голосом, минутами делая вид, что ей его не хватало:

– О, это напрасно, когда однажды кого-нибудь в жизни полюбишь, когда делишь с ним много счастливых и бедных минут, память и чувства остаются навсегда. Ты ничего не знаешь о моей судьбе? Ничего? О! Я тяжко ответила за эту недолю, которая склонила меня поддаться настойчивости Вавжеты. Презрение семьи, горечь, клевета, ты не имеешь представления, чем эти пять лет заполнились. И он и я мы были самыми несчастными, хотя старик любил меня со всей юношеской страстью. Знаешь, что он умер?

Нет… а! Да! Умер! Представь себе, его семья, мстя мне, так заботливо ухаживала, так смотрела за ним, что до последней минуты обещанной записи в завещании он сделать не мог. Я была выброшена как последний бродяга из дома, но этим людям я отомщу! Я им устрою процесс, я их покрою срамом, я им слёз моих не прощу.

Говоря это, она закрыла глаза.

Орбека стоял, слушал, но знал только то, что она к нему вернулась, что снова была с ним… в деревне, где её ничто оторвать от неё не могло. Его озарённое лицо свидетельствовало о бьющемся живо сердце.

В несколько шагах от той лавки, на которой, спокойно рассматривая свою новую собственность, сидела Мира, Анулька, которая прибежала для того, чтобы выслушать её признания, упала бессознательная. Но сначала никто этого не заметил, а потом никто даже о том не знал.

– Не думай же, любимый Валюси, – добавила она, – что я так неприлично к тебе приехала, как бы с экзекуцией, – я хотела тебя только увидеть! Да! Я знала, что ты не прибудешь ко мне – на минуту пришла приветствовать твою пустыню. Я у Боковецких, у моих родственников в соседстве, два дня. Ты знаешь, что старый подкоморий умер и она тоже… теперь там хозяйничают молодые. Вот, задержалась у них, а от них к тебе выбралась под предлогом. Ты знаешь, какие они на деревне строгие, невыносимые, я сюда только прибежала, чтобы выклянчить у тебя прощение прошлых вин.

Орбека постепенно приходил в себя, им метали дивные и противоречивые чувства, в конце концов бедная, слепая любовь пересилила. Он сел при ней с дрожью и сквозь слёзы улыбнулся прошлому счастью. Как её маленькая, красивая ручка оказалась в его ладонях? Не знаю. Как её головка покоилась на его плече? Кто же объяснит? Как громкий разговор перешёл в шёпот? Тайны… тайны…

А через мгновение, идя широкой садовой аллеей, как старые, добрые знакомые, они рассказывали друг другу вполголоса историю последних пяти лет. Она ловко придумала роман, он говорил правду, как на исповеди. Она смеялась в духе над его рассказами, он слезами плакал над её недолей.

Кони тем временем стояли перед крыльцом.

В деревне всякие неузаконенные отношения гораздо более щепетильны и более заметны, чем где-нибудь, догадалась об этом и пани экс-воеводина. И хотя обещала остаться в околице и видеться ещё с Орбекой, в это день ничего ещё не было решено.