Орда встречного ветра

— Скриб 8-й Орды, Фокк Нониаг. Она почти не изменилась с тех пор.

— То есть мы пользуемся этой дурацкой системой уже пять веков?

— Да. Но вы взгляните на экономичность средств: скорость никогда не записывается как таковая; обозначаются только вариации этой скорости, на основании доминирующего ветра, который указывается в начале строки, как нотный ключ. Зефирин записывается а, стеш ã, шун â, блиццард ä и ярветер å…

— Это первые шесть форм ветра. А три последние?

— Мы их не знаем, балда!

— Я в курсе, Маэстро, но мы могли бы заранее подготовить для них символы.

— Ладно, насчет колебаний, маленькое напоминание для Кориолис. Слово «порыв» имеет очень точное значение у скрибов. Оно обозначает скачкообразный, прерывистый, эрратический характер ветра при шквале. Когда колебание не так ярко выражено, менее отрывисто, или когда поток колеблется совсем легонько, то речь идет о «турбуле». Турбула обозначается точкой, как над ё, только одной, вот так «˙», или двумя, «¨», если вибрация посильнее. Порыв обозначается тупым ударением «`». Понятно?

712

— Да!

— И напоследок, пару слов о блаасте. Это дикий шквал, почти взрыв, с которым мы вчера несколько раз столкнулись…

— На равнине, когда Голгот нас еле поднял на ноги?

— Да… Он обозначается «!».

— Буран, это же двоеточие «:»?

— Не подлизывайся, принцесса!

— Я просто пытаюсь запомнить.

Она снова улыбнулась. Красота ее была заразительна, она разливалась, как ликер, одурманивала. Кориолис… Я понимал, почему Ларко так пылал к ней. Эта девчонка порою вызывала неудержимое желание. Перед ее глазами еще можно было кое-как устоять, хотя они, как ты сам и говоришь, Ларко, «переливаются из синевы ночи в синеву тучи», в зависимости от освещения: но вот ее губы. Караколь обнимал ее за талию, целовал в шею, тихонько отнимал у нее перо, она шла на поводу, протестовала, дрожала. Мерзавец.

π Прошло минут пятнадцать. Меньше? Мне все же удалось найти подходящую точку опоры, и, стоя на какой-то квадратной доске, я методично стал окапывать завал вокруг себя. Тщетно.

Песок размеренно стекал с амбразуры крыши. Он ниспадал тонким занавесом, то желтым, то красным. Я присел на корточки, сдвинулся на шаг в сторону по доске и… И мне послышался какой-то хрип. Дыхание, где-то совсем рядом. Я поднял доску из песка и переставил ее на новое место, чтобы продолжить копать с другой платформы. Ровно в том месте, откуда я убрал доску, показалось что-то синее, засыпанное песком. Ткань. Рубашка. Я стал раскапывать руками… Торс. Холодный.

711

Моя рука тут же нырнула под рубашку. Нужно было его ощупать. Меня всего передернуло. Я стал рыть неистово, лишь бы откопать голову, вытащить его. Скорее! Скорее! Еще чуть-чуть, вот он, я вытащил его! Глаза его были широко распахнуты, и я готов был поклясться, что он сейчас заговорит. Кто-то стал трясти его, стал трясти его прямо у меня на глазах, еще и еще. Этот кто-то был я. Я истошно кричал, сам того не замечая. Но он был холоден. Мой взгляд метнулся к доске. Это я уложил ее ему на грудь, я ходил по ней, это я ходил по нему. Это я его задушил.

— Вы его…

Женщина стояла на пороге и смотрела на меня. Паника. Она посмотрела на доску, на тело своего то ли мужа, то ли любовника, на меня.

— Вы его…

— Да…

— Нашли.

— Да.

— Теперь ступайте.

) Поскольку начинать все равно нужно было с основ, то для транспозиции я выбрал зефирин. Воспоминания. Когда мне было восемь, ордонатор, который обучал новичков-скрибов, сказал нам выйти из Дырявого Зала и и порядке исключения подняться на самый верх башни. Там, в сорока метрах над Аберлаасом, он рассадил нас по одному, с глиняной табличкой и стилосом в руках, на самом краю башни, ноги наши свисали над пропастью. «Закройте глаза и транспонируйте ветер, который на вас дует. Кто не отметит турбулы, полетит вниз». И не добавил больше ни звука. Ордонаторы вообще никогда не говорили ничего лишнего. Это были мрачные, мелоподобные

710

куклы. Я никогда не забуду этот зачитанный самим ветром диктант. Первая фраза была:

Залп, замедление, застой. Залп и турбула, замедление, залп, застой.

Справа от меня сидел мой лучший друг, Антон Бергкамп. Он был сыном скриба 33-й, Фица Бергкампа, и, согласно всеобщему мнению, ввиду неоспоримого таланта, его прямым преемником. Когда я открыл глаза, меня всего заколотило от вида пропасти, и я в ту же секунду отвернулся, чтобы взглянуть на табличку Антона. Тот исправил турбулу в середине фразы, на тупое ударение: порыв. Порыв?