Орден костяного человечка

Да уже как-то и неохота,
Слишком страшно швартовы отдать.
Нам вовек не взлететь из болота,
Можно только болтать и мечтать.

Смотри-ка! Закономерность подтверждалась! Володя выпил полстакана портвейна и хотел продолжить ее изучение, но заснул, а проснувшись, даже испугался: было совершенно темно, и какой-то механический голос за окном орал: «…прибывает на третью платформу!». Оказалось, это уже Омск, раннее утро, он проспал почти восемь часов, а темно потому, что именно этот вагон стоит под крытым переходом.

Давно стоим?! Ему же надо! У-ууу-х! Спросонья Володю так швырнуло к противоположной стенке, что он чуть не врезался всем телом в переборку. Его сильно качало.

— Ой, дядечка, не выходите, расшибетесь же! Вам водки? Так давайте я куплю, вы посидите…

Вот так. Уже и проводницы меня жалеют. Володя заметил, что ему приятна эта жалость и самому тоже хочется всхлипнуть от жалости к себе. Нет, пора сделать перерыв хотя бы до ясного дня… Но водка, принесенная милой девушкой, так жемчужно сияла в лучах первого, раннего света, так радовала душу, что Володя не выдержал и, морщась, влил в себя немного. Была предпринята и попытка поближе познакомиться с проводницей, рассказать ей, какая она замечательная и чуткая, но девушка стремительно умчалась. Ах да! Так как же наш эксперимент?

Для начала Володя допил все-таки портвейн — то, что оставалось в бутылке, и вскоре выдал такие стихи:

Не спрашивайте девичьих имен,
Не заводите куртуазной речи.
Не требуйте домашний телефон,
Не надо обещать повторной встречи.

Не надо врать. Она ведь все поймет.
Не надо обещать большого чувства.
Пустое все. Пустите лучше в ход
Любви простое, древнее искусство.

Потом не надо грязно называть —
Она была вам бескорыстно рада.
Не следует потом ее искать,
И никому рассказывать не надо.

А если после сердце защемит
От горькой неизбежности разлуки,
А если в памяти стальным гвоздем сидит
Ее лицо и маленькие руки,

Вдруг стал немил привычный круг и дом
И начал жить в тревоге и надежде…
То это надо побороть. Потом
Тебе же самому намного легче.

От жалости к себе, от несбывшейся, навек потерянной любви тихо щипало в носу, водка мягко сияла в стакане и пилась как минеральная вода. Володя фонтанировал стихами. Закономерность подтверждалась! Если после портвейна тянуло на нечто чуть ли не исповедальное, то от водки начало писаться что-то и вовсе несусветное:

Супруг гуляет. До утра гуляет.
Он ищет истины в пенящемся вине.
Его друзья и бабы окружают,
А я сейчас иду к его жене.

Как описать, на что это похоже:
Страсти уверенный и радостный накал.
И ревность кожи рядом с ее кожей
За то, что муж еще вчера ее ласкал?!

Как описать, не вдавшись в непристойность,
Страсть, что и широка, и глубока,
И что ласкала чересчур спокойно
Ее весьма умелая рука?!

Пускай супруг и завтра идет в гости.
И пусть он не узнает никогда,
Как повстречала дорогого гостя
Жены гостеприимная…

Володя честно пытался не допивать водку, но, разумеется, все равно пил, радуясь, что едет на раскопки. Но писать готовился попозже и совершенно неожиданно обнаружил себя лежащим головой на собственных руках. Опять спал?! Который час, черт побери?! Опять утро?

— Протрите глаза! Восемь вечера!

Опять вечер… Скоро, наверно, будет ночь…

— Девушка… Скоро будет ночь?!

— Ну, допустим будет ночь… И что?

Девушка опасливо отодвигается… Она боится… Как безнадежно, как печально! Володя опять источил слезу: его боится такая замечательная девушка!

— Да ничего… Я же так, мне грустно… Не уходите, мне грустно!

— Ай, отстаньте, сам вон с колечком, а пристает!

— Я не пристаю, мне очень грустно…