«Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.

Приемный сын А.И. Ульяновой-Елизаровой Г.Я. Лозгачев впоследствии делился воспоминаниями об увиденном в Горках в 1923 году. Он писал, что не имел представления о том, в каком состоянии находится Ленин, которого строго оберегали от взглядов людей, и когда увидел его, то был поражен. «Это был седой старик с отросшей бородой». Он сидел в кресле-коляске, которую толкал начальник охраны Пакалн. Он не мог говорить и только левой рукой силился показать, куда нужно его везти. В конце 1923-го года наступило улучшение и внешне В.И. стал похож на того Ленина, которого все привыкли видеть. Но только он сидел в кресле с неподвижной правой рукой и по-прежнему не мог говорить, а лишь повторял: «Вот, вот, вот» — вместо всех других слов. Во время встреч казалось, что он смотрит сквозь собеседника куда-то в одному ему видимую даль. И хотя жалоб не слышалось, в глазах виднелась застывшая боль. Однажды в конце декабря «В.И. при мне взглянул на газету и с досадой, почти со злобой отшвырнул ее от себя. Газета была развернута на той полосе, где было напечатано "Дискуссионный листок"»[407].

Тогда среди окружения Ленина в Горках сложилось твердое мнение, что Владимир Ильич к следующему 1924 году будет здоров и весной его можно будет вывезти в Крым. О лечении в Крыму говорили и врачи, для организации отдыха Ленина в Махалатку даже выехал сотрудник охраны[408]. Но этого не случилось.

Надо отдать должное, великий революционер покинул политическую авансцену в свой срок. Он не выдержал соприкосновения с возникшим в ходе революции, обновленным и много более могущественным, нежели отдельная личность, государственным организмом, который жаждал реализации своей абсолютной власти и социального творчества. Здесь революционный идеалист Ленин оказался чужим и ненужным, а Сталин, как совершенно справедливо говорил Троцкий, являлся плоть от плоти нового бюрократического аппарата. Однако здесь, перефразируя известное выражение Ленина, можно сказать, что бюрократизм также мало может быть поставлен Сталину в вину лично, как небольшевизм Троцкому. Все они были сильны и могущественны постольку, поскольку являлись человеческим воплощением неких фундаментальных общественных тенденций и приобретали и утрачивали эту силу и могущество соразмерно возвышению или угасанию последних.

Из противоречивых предсмертных начертаний вождя его преемниками было с благодарностью взято лишь то, что соответствовало захватившей политическое первенство тенденции к упрочению государственного абсолютизма и автократии. Согласно высказанным Лениным пожеланиям, XII съезд партии, проходивший в апреле 1923 года, избрал ЦК из 57 членов и кандидатов, вместо 46, а также расширил состав ЦКК с 7 до 60 членов и кандидатов. Далее, следуя тем же указаниям Ленина, съезд принял решение о создании единой системы контроля ЦКК-РКИ. И это также как нельзя кстати соответствовало интересам партаппарата, погашая в деле контроля относительно самостоятельный советский надзор, который зачастую служил ведомственным противовесом партийной системе и причинял ей неудобства своим посторонним нескромным взглядом.

Напротив, Троцкий, который прекрасно видел расстановку сил в высшем эшелоне, понимал, что с выведением ЦК из схемы реальной власти он остается в Политбюро в полнейшем одиночестве и без ближайшей опоры в лице части дружественно настроенных цекистов. Поэтому еще при подготовке к XII съезду выяснилось его категорически отрицательное отношение к этой части заветов вождя, касающихся перестройки высших партийных органов[409], что, впрочем, только дало лишний козырь в руки его противников, позднее подкрепивших свои обвинения Троцкого в антиленинизме.

Внимательным современникам революции по ходу развития ее событий все более становилось очевидным, что партия большевиков форсированными темпами превращается во что-то еще невиданное историей, вырастает в некую оцепеняющую взор громаду, качественно отличную от ее незначительного фракционного прошлого, партийных программ 1903 года и святоотеческих основ коммунистической идеологии XIX века. ЦК партии социалистов-революционеров в одном из своих документов в феврале 1920-го года констатировал: «Заканчивается действительное перерождение большевизма из его первоначальной анархо-охлократической фазы в фазу бюрократическую с окончательным оформлением советской аристократии и советской бюрократии»[410]. Эсеры, в общем, дали верную оценку сути внутренней эволюции большевизма, но тогда было еще далеко преждевременным говорить о том, что этот процесс вступает в свою заключительную стадию. Ему предстоял длительный период трансформации партии в устойчивый и обособленный социальный организм, могущий стать ядром обновленного патерналистского общества. Однако существо дела уже прояснилось вполне, в том числе и для самих большевиков, — партия «стала государством» со всей присущей государству иерархичностью и полиморфностью.