«Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.

Об этом состоянии партийных умов красочно рассказал Валентинов в изложении одной беседе с коммунистом-«середняком» П. Муравьевым, который говорил: «Во время военного коммунизма жилось тяжко, мучил голод, даже мороженый картофель считался редким экзотическим фруктом. Но самый остов, самый костяк существовавшего в 1918―1920 гг. строя был прекрасным, был действительно коммунистическим. Все было национализировано, частная собственность вытравлена, частный капитал уничтожен, значение денег сведено к нулю, а вместо торговли по капиталистическому образцу — в принципе равное для всех распределение, получение материальных благ. Мы осуществили строй, намеченный Марксом… Нужно было только влить в него материальное довольство, и все стало бы сказочно прекрасным. (Но в том то и дело, что в такой строй материальное довольство "влить" было невозможно. — С.П.). Словно молотом по голове ударило, когда услышали, что нужно нефть в Баку и Грозном отдать заграничным капиталистам в концессию, что им нужно отдать в концессию леса на Севере, в Западной Сибири и множество других предприятий. В тот момент, когда появилась такая мысль, здание Октябрьской революции треснуло, пошатнулось. Это означало поворот к капитализму. Ну, а когда к этому добавилась НЭП, денационализация многих частных предприятий, свобода торговли, реставрация экономических отношений прошлого, многие из нас это восприняли, и не могли не воспринять как измену коммунизму, явное и открытое отступление от всего, за что боролась Октябрьская революция. Она была побежденной…»[150]

В первый год новой экономической политики необычайно быстро подняли голову буржуазные элементы. Каково было борцам революции видеть или узнавать из газет, как кутит и празднует та публика, против которой они шли в годы гражданской войны. Например, в новогоднюю ночь за столики в ресторанах платили по 5 млн рублей. Только за столики. За кушанье и прочее, что помогает его проглатывать, — сверх того. Магазины продавали плохое шампанское по полтора миллиона рублей. На спектаклях в Музыкальной драме и концерте Собинова в Большом театре появилось «избранное» общество, которого не было видно уже четыре года. Откормленные мужчины в крахмальном белье и смокингах, выхоленные дамы с обнаженной верхней частью тела. «В фойе во время антрактов гуляли полураздетые самки и отдыхающие от грабежа ближнего своего люди — мужчины, содержащие этих самок»[151].

25 апреля секретарь ЦК Молотов направил шифротелеграмму всем губкомам РКП(б), в которой весьма примечательно говорилось, что «правильная коммунистическая политика» осложняется «серьезными изменениями в продполитике», что отражается в колебаниях и неустойчивости членов партии, в наблюдающихся местами частных или групповых выходах из партии. Губкомам предлагалось поставить выходы из партии под особое внимательное изучение и своевременно информировать Цека партии[152].

Информация с мест свидетельствовала, что опыт военного коммунизма и переход к нэпу вызвали критику партийного курса с двух крайних флангов: одни спрашивали, почему отказались от верной политики, другие высказывали сомнения в реалистичности идеи коммунизма в принципе. Любопытно, что до основательной критики коммунистического Credo возвышались не только матерые ревизионисты, но и сознательные партийки. В Цека партии для сведения поступило заявление делопроизводителя правления симбирского патронного завода Екатерины Нечволодовой о выходе из РКП(б). Заявительница обещала по возможности везде политически поддерживать компартию и Соввласть, но в партийных рядах оставаться не хотела: «Убедилась, что на практике коммунизм неприменим, потому что создает апатию и халатность к делу, уничтожая всякую личную заинтересованность, убивает инициативу, создает казенщину, чиновничество и рутину в государственном масштабе, создает огромную толпу, действующую всегда только по чьему то распоряжению, т. е. государственную машину, совершенно обезличивающую человека»[153].

Через месяц, на X партконференции, Молотов поспешил успокоить представительную аудиторию, заявляя, что хотя выходы из партии иногда принимают заметный характер, широкого движения из партии не наблюдается и страхи в этом отношении несомненно преувеличены[154]. Но в течение летнего периода в условиях голода, охватившего десятки губерний страны, развал местных парторганизаций принял массовый характер. Нередко от уездных, тем более от волостных организаций оставалось только название да несколько особо стойких функционеров, которые и не помышляли о соблюдении инструкций ЦК и регистрации всех оставивших партию.