«Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.

Когда в 1917 году началось блуждание России в поисках власти, объективная потребность в диктатуре была впервые четко сформулирована правыми на Госсовещании в Москве в августе 1917 года. Сюрприз истории заключался в том, что реально она пришла из другого социально-политического лагеря. Потом такая историческая «несправедливость» еще не раз повторится. Это универсальный парадокс истории. Победившая сторона, как правило, по ходу борьбы воспринимает и усваивает наиболее действенные методы и объективные идеи стороны побежденной. И дело побежденных обретает новую жизнь во враждебном обличье. Например, потребность в создании уникальной социально-политической организации для спасения страны была впервые осознана у белых, но ее строительство началось по ту сторону линии фронта.

В.В.Шульгин в годы гражданской войны смотрел на российскую разруху из белого лагеря, переживавшего в 1920 году кровавую агонию. Настроение было такое, что Белое дело погибло, начатое «почти святыми», оно попало в руки «почти бандитов». Вместе с генералом А.М. Драгомировым, председателем Особого совещания при Деникине, они с тоской размышляли: «Хоть бы орден какой-нибудь народился… Какое-нибудь рыцарское сообщество, которое возродило бы понятие о чести, долге… Словом, это должно быть массовое, большое, психологическое…»[12] Дымовая завеса от пожарищ войны мешала объективному взгляду на жизнь по ту сторону фронта. Там она была трудной и несправедливой, в грязи и во вшах, там царило насилие и голод, но была диктатура идеи и рождался Орден, о котором мечтали белые генералы!

Социально-политический феномен, воплотившийся в таком стратифицированном и многофункциональном явлении, как советская компартия, с трудом под дается идентификации. Привилегированную коммунистическую номенклатуру пробовали называть котерией, кастой, сословием, классом, но следует признать, что ни одно из этих традиционных определений не в состоянии включить в себя все ее главные специфические признаки. Подобного явления ранее человеческая история не знала.

В строгом смысле слова коммунистическая номенклатура не подходит под наиболее распространенное определение «класса», хотя бы потому, что ее нельзя резко оторвать от остальной рядовой партийной массы, с которой она составляла единый организм, несмотря на то, что ответработники намазывали на белый хлеб спецпайковую икру в то время, когда рядовые партийцы зачастую не имели и сухой корки. Различие в столовом меню членов партии, т. е. неравенство в иерархии потребления относится к разряду вторичных признаков. Наиболее существенная особенность компартии проявлялась в том, что это была не «партия», не часть, а как раз наоборот, союз частей, некое совокупное представительство всех слоев общества. Из разнообразного арсенала имеющихся определений феномен большевистской партии точнее всего, как ни странно, характеризует архаический термин, к которому привилось иронически-негативное отношение. Сталин называл компартию «орденом меченосцев» и оказался наиболее точен.

Это выражение появилось у него в июле 1921 года в наброске плана брошюры о политической стратегии и тактике: «Компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность»[13]. Орден отличает от остального мира идеально сформулированная доктрина, связанная с жесткой внутренней организацией. Как считал Константин Леонтьев: «Организация — это деспотическая форма идеи». Именно образ средневекового воинственного монашеского ордена с его строгой иерархичностью и вместе с тем — открытостью рядов, с его догматической идеологией и — тайными ересями, процветавшими в стенах рыцарских замков, с требованиями суровой дисциплины, ригоризмом его членов и — злоупотреблениями мирскими радостями — все это весьма напоминало то, чем являлась партия большевиков в 1920―30-е годы. Хотя, безусловно, о полном соответствии века двадцатого веку двенадцатому говорить не приходится.

Компартия бросила вызов принципам мироздания, она всегда стремилась преодолеть свой партийный характер, посягая на значение всеобщего, и настойчиво пропагандировала те элементы общего, которые присутствовали в ней как в особенном. Попытки ассоциироваться с массой, с советским обществом, проявлялись в культивировании идеологии гегемонии пролетариата, в гибкой кадровой политике, искусственном размывании социальных барьеров и т. п. Все это довольно далеко выводило партию, ее «верхи», за рамки ограниченного классового интереса. С другой стороны, несмотря на то, что партия предложила истории сложную загадку в виде своей оригинальной природы, которая не позволяет тол- ковать о традиционном классовом интересе, но, тем не менее, дает основания говорить о наличии устойчивого специфического интереса той социальной группы, которая являлась физическим воплощением государственной системы. Ее коренном интересе именно в централизованном распределении национального богатства.