Орден Сталина

…а затем встал на него коленями. Жара он по-прежнему не ощущал, а между тем легкие занавески возле иллюминаторов, стелившиеся теперь по полу (бывшему потолку), вдруг сами собой вспыхнули. Танечка, от неожиданности разжавшая пальцы, закричала, думая, что падает в огонь. Но нет: отец схватил ее, притянул к себе.

Люди под ними кашляли, рыдали и заходились такими криками, какие человеческим существам издавать не под силу. В дверном проеме продолжала смеяться женщина с разбитым лбом; волосы у неё на голове дымились.

Таня, прижавшись к папе, начала икать – часто и мучительно, как будто она объелась сухого печенья. Но лицу ее заструились слезы, но она всё-таки отыскала взглядом своего медведя; тот глядел на неё снизу с выражением печали на морде, а его плюшевый мех на глазах превращался из светло-коричневого в черный. Тело матери от Тани скрывал дым, и девочка хотела спросить о ней отца, но не смогла выговорить ни слова: икота не позволила ей.

Танин же отец неотрывно смотрел на кусок плексигласа ( прозрачный пол), по которому теперь, как по речному льду весной, змеились трещины. Они рассекали задымленное оконце, зримо двигаясь справа и слева, поперек корпуса самолета. Каюту при этом наполнял такой жар, что казалось: еще мгновение – и оргстекло в обзорном окне начнет плавиться.

И тут – одно за другим – произошли три события.

Шедшие навстречу друг другу разломы в стекле сомкнулись. – В каюту из коридора ворвалось открытое пламя. – Инженер-авиаконструктор, отцепив Танины руки от своей шеи, схватил дочь, как хватают мешок с вещами, который нужно забросить на верхнюю полку в вагоне поезда, и швырнул ее прямо в огонь.

Глава 3 Прах и пепел

18–20 мая 1935 года.

Воскресенье – вторник

1

Поселок Сокол, с его садами, с красными мачтами сосен, с проводами недавно проведенного сюда троллейбуса, был тихой окраиной Москвы – до того, как на него упали: сначала – изуродованный благинский самолет, затем – крыло «Горького», потом – его хвост. Невероятной удачей можно было считать то, что всё это свалилось не на сам поселок, а на сосновую рощу подле него. Жители бывшего села Всехсвятского выскакивали на улицы, высовывались из окон, и все глядели наверх. Некоторые (Коля Скрябин сам это видел, пробегая мимо) щипали сами себя за руки, проверяя, не снится ли им кошмарный сон. Лепестки цветущих яблонь и мелкие хлопья сажи падали на запрокинутые лица, но люди не замечали и не стряхивали их.

– Вызывайте «Скорую»! В пожарную часть звоните! – крикнул на бегу Николай.

– Уже, уже!.. – почти хором отозвались граждане – те из них, кто не лишился полностью дара речи.

Сирены пожарных машин и вправду слышались где-то неподалеку – должно быть, на месте падения благинского истребителя.

До развязки оставались секунды, однако с пылающим исполином не всё еще было кончено. Перевернувшийся на спину, сжигаемый авиационным бензином, «Горький» падал, но не все моторы гиганта прекратили работать, и потому его встреча с землей всё оттягивалась. В своем падении самолет явственно забирал вбок, будто некая сила…

(«Пилоты – неужто они еще живы?! Неужели могут сделать хоть что-то?..»)

…уводила его в сторону от жилых домов.

А затем – почти над самой землей – бесхвостый и однокрылый моноплан разломился надвое, как тонущий «Титаник». Его передняя часть вонзилась полукруглым носом в землю и на миг встала вертикально, отбросив от себя, словно катапульта, другую половину корпуса, которая пронеслась по верхушкам близлежащих сосен, срезая и поджигая их.

– Возле троллейбусного круга упал! – прокричали вразнобой несколько жителей поселка.

Они определили безошибочно; однако, по счастью, им от своих домов не было видно, как выдающееся творение конструкторского бюро Туполева окончательно рассыпа#лось и догорало на земле. И какие именно огаркивыпадали при этом наружу. Авиационное топливо, как ему и полагалось, давало отменное пламя. Оно спалило всё: и тела людей, и обшивку самолета, и акустическое чудо «Голос с неба», и неиспользованные агитационные листовки, и светло-коричневого плюшевого медведя, сделавшегося напоследок черным.

2

«П-5» с открытой кабиной – единственный уцелевший из трех самолетов, менее часа назад поднявшихся в воздух, – стал заходить на посадку лишь тогда, когда от «Горького» не осталось ничего, кроме дымящихся фрагментов. Пожарные машины и кареты «Скорой помощи» съезжались со всех концов Москвы к поселку Сокол, а на трибунах Центрального аэродрома почти не осталось зрителей. Кто-то, взяв пример со Скрябина и его спутников, помчался к месту падения агитатора; кто-то потерянно брел к выходу; кто-то рвался звонить по телефону, а кое-кто посматривал с опаской в сторону темного автомобиля, только что въехавшего на территорию аэродрома.