Орден Сталина

Стебельков, с которым Николай успел встретиться до отъезда на отцовскую дачу, сообщил, что следствие по делу кинодокументалистов пока идет, но скоро должно завершиться: почти ото всех подозреваемых получены признательные показания. Коля сунул Ивану Тимофеевичу довольно пухлый конверт с деньгами, и тот долго благодарил его. Скрябин заручился также обещанием Стебелькова немедленно сообщать ему все новости о судьбе кинодокументалистов и не сомневался, что обещание свое тот сдержит. Увы: по окончании следствия, после передачи материалов в Особое совещание НКВД, где решения выносились без проволочек и не отличались разнообразием, приходилось ожидать только одной новости: о расстрельном приговоре для красавицы-кинооператора и ее товарищей.

Когда на следующий день Николай возвратился домой, он первым делом распахнул свой гардероб и вытащил оттуда чемодан, набитый книгами. В чемодане этом находился и фотографический альбом Колиной бабушки, а в нем – склеенная из обрывков Аннина фотокарточка. Скрябин хотел еще разок взглянуть на неё, однако альбом в его руках раскрылся так, что снимок красавицы оказался к юноше обратной стороной. А на противоположной странице Николай увидел тузаметку: о крушении аэроплана в 1911 году. И теперь он как следует разглядел фотографию, которая её сопровождала.

Глава 7 Волчонок

Июнь 1935 года. Москва. —

Июнь 1923 года. Ленинград

1

Весна закончилась, и началась летняя экзаменационная сессия. Связанные с нею заботы на время отвлекли Николая и Мишу (не вполне осведомленного об истинном положении дел: его друг не стал рассказывать ему о Стебелькове) от предпринятого ими расследования. По крайней мере Михаил был искренне уверен в том, что отвлекли. Да и то сказать, дело «Максима Горького» с самого начала обещало зайти в тупик, поскольку для его раскрытия требовались чрезвычайные меры и чрезвычайные же возможности.

Правда, было обстоятельство, благодаря которому возможности Скрябина и Кедрова могли в скором времени расшириться, но – ненамного. А пока с утра до ночи Николай и Миша пропадали то в аудиториях, то в библиотеке университета. Или сидели дома, обложившись учебниками и тетрадями, с тяжестью в головах, с мелькающими перед глазами печатными и рукописными строчками.

Правда, Коля раз пять или шесть пропадал куда-то на полдня или даже больше, но всякий раз отговаривался тем, что за учебниками забыл о времени, и Миша ему верил. На самом же деле Скрябин в течение этих отлучек либо звонил по телефону из какой-нибудь будки на улице (не желая пользоваться аппаратом в своей комнате), либо шел в Ленинскую библиотеку, где штудировал подшивки газет за последние тридцать лет. Правда, не все газеты интересовали его: только те, даты выхода которых относились ко времени крупнейших воздушных катастроф.

Так всё шло до самого конца июня, а двадцать восьмого числа, в четверг, сдав последний экзамен за первый курс, Николай снова отправился на отцовскую дачу.

– Интересно, – сказал Колин отец, – кто тебе удружил с таким направлением на практику? Если хочешь, я это выясню.

Они вновь сидели на той же скамейке, где беседовали в прошлый раз; только теперь солнце уже закатилось, вокруг них зудели комары, и в сумерках Коля почти не видел папиного лица.

О месте своей летней практики юноша узнал еще месяц тому назад, когда утром 26 мая его и Мишу Кедрова вызвали в деканат юридического факультета МГУ, где им вручили по листу плотной бумаги с круглыми гербовыми печатями.

– Нет, – Николай взмахнул рукой, то ли отгоняя комара, то ли отметая саму возможность подобного выяснения, – не надо. Такая практика – мечта любого студента-юриста.

В МГУ пришли два запроса с Лубянки: студенты Скрябин и Кедров вызывались для прохождения летней практики в НКВД СССР. На университетское руководство это произвело впечатление: первокурсникам обычно предлагалось практиковаться в народных судах и районных отделениях милиции.

Отец глянул на Николая с сомнением.

– Неужто тебе не интересно?.. – начал было он, а затем умолк на полуслове, посмотрел на своего отпрыска испытующе и только покачал головой.

– Лучше скажи мне, – проговорил Николай, – удалось ли что-нибудь узнать о другом?

– А, о девочке – Коровиной Тане? Представь себе, это оказалось труднее, чем я думал. Ты же просил навести справки негласно. Так вот, примерно двадцать разных людей мне сообщили: она погибла вместе с родителями. И если бы ты не заверил меня, что самолично ее спас, я бы им, пожалуй, поверил. Но, в конце концов, истина выплыла наружу. Пару дней назад я через десятые руки получил сведения, что в Морозовскую детскую больницу, в ожоговое отделение, восемнадцатого мая была доставлена девочка примерно пяти лет, по описанию – точь-в-точь твоя крестница. В регистрационный журнал ее не записали, зато поместили в специальный бокс и уход за ней обеспечили отменный. Так что она идет на поправку.

– А навещает ее кто-нибудь?