Орден Сталина

– Во-вторых, в тот день я на Центральном аэродроме видел этого человека – в бинокль, и кое на что обратил внимание.

– И как ты понял, что это он, в смысле, Семенов?

Колин отец так никогда и не узнал о происшествии, случившемся с его сыном летом 1923 года. Только удивился, с чего это Вероника Александровна вдруг съехала со своей шикарной квартиры на Каменноостровском – перебравшись, правда, в квартиру не худшую: на Гороховой улице (примерно посередине между прежней резиденцией ленинградских чекистов и домом, где когда-то жил Распутин).

У Коли имелся ответ; его отец не знал, что такогопросто не могло быть.

– Я видел фотографию Семенова в газете – с подписью, – быстро, чтобы поскорее разделаться с ложью, проговорил студент МГУ и тотчас продолжил: – На моих глазах он подложил свернутый листок бумаги в сумку женщины-кинооператора. Полагаю, это и было письмо, которое Благин будто бы писал под диктовку манипуляторов.

Тишина воцарилась в саду госдачи; только цикады звенели в траве, да в отдалении выводил трели запоздалый соловей, так и не нашедший себе пары.

Отец Николая Скрябина был далеко не глуп и тотчас понял, к чему клонит его отпрыск. Однако он не стал ни кричать на своего сына, ни обвинять его в безумии. Дело принимало слишком серьезный оборот, и сталинский сановник, отличавшийся огромной изворотливостью ума, мгновенно сообразил, какую линию поведения следует избрать.

– Кто-нибудь, кроме тебя, видел, как Семенов подбросил то письмо? – вопросил он.

– Это вряд ли. – Коля покачал головой.

– А ты сам-то уверен, что подброшенная бумажка была сфабрикованным заявлением Благина, а не любовной, к примеру, запиской?

Николай изумленно вскинул голову, почти не веря тому, что отец смог настолько точно угадать ход его собственных мыслей, но тем не менее сказал:

– Теперь – да, уверен.

– Однако никаких доказательств у тебя нет?

Коля хотел было ответить: «Смотря что считать доказательствами», но юлить ему страшно не хотелось, и он признал:

– Неопровержимых – нет.

– Итак, – подытожил его отец, – у тебя в наличии только догадки и предположения. Даже если ты скажешь кому-то: Семенов подкинул письмо, то сам Семенов скажет – это чушь. Твое слово против его. И кому из вас двоих поверят?

– У меня имеются не только догадки, – проговорил Николай. – Есть кое-что посущественнее.

4

Анна Мельникова понятия не имела о молодом человеке, посетившем кинофабрику военных и учебных фильмов через два дня после ее ареста, а потому уверена была, что ее очередного сообщника, выкравшего улики, Григорий Ильич измыслил так же, как до этого он состряпал дело с благинским письмом. То-то удивилась бы красавица, если б узнала, что похититель улик существует самым реальным образом. И что он ведет речь о ее деле как раз тогда, когда оно пришло к своему завершению.

28 июня, за несколько часов до того, как Скрябин прибыл на дачу своего отца, Анну допустили в основной корпус Наркомата – впервые за последний месяц, если не считать прогулок, во время которых заключенные внутренней тюрьмы НКВД прохаживались по зарешеченным отсекам на крыше лубянского здания. Охранник препроводил ее не в кабинет Григория Ильича, а в маленький зальчик с невысокой трибуной у передней стены. Николаю Скрябину он показался бы похожим на небольшую университетскую аудиторию, с которой это помещение в действительности не имело ничего общего.

За трибуной восседали трое мужчин в форме НКВД. Анну конвоир поставил как раз напротив них.

– Извините, что не предлагаем вам стула, – бархатным баритональным голосом произнес тот из заседателей, который сидел посередине. – Однако уверяю вас: наше мероприятие не займет много времени. Мы вас не утомим.

«Как видно, в Особом совещании НКВД заседает какая-то особенная, выдающаяся мразь», – только и подумала Анна.

Впрочем, сладкоголосый председатель ее не обманул: Особое совещание и впрямь совещалось недолго.

– Приговор будет приведен в исполнение в течение четырнадцати дней, – заключил свою речь мужчина с бархатным голосом.

От изумления Анна чуть было не переспросила: «Две недели?» Но не потому, что сочла этот срок недопустимо малым, отнюдь нет: приговоры, выносимые тройкой ОСО, как правило, приводились в исполнение в течение одних суток, максимум – двух-трех. Да и то сказать, чего время тянуть? Не на апелляции же и кассационные жалобы осужденных его тратить?

Но для Анны решили сделать исключение. И она поняла, что это вовсе не было милостью; вероятно, участники «тройки» получили специальное распоряжение от комиссара госбезопасности Семенова. Красавица-кинооператор готова была заключить пари, что только в четырнадцатый из этих дней – точнее, в четырнадцатую ночь, – ее выведут на расстрел.

5

Колин отец испытал некоторое беспокойство.

– Посущественнее – это что же означает? – спросил он.