Орден Сталина

Впрочем, было бы неправдой сказать, что ни один из участников процессии ничего не почувствовал на страшном километре. Один-то точно кое-что ощутил, но его реакция на эти ощущения оказалась довольно-таки странной. Во время шествия по скорбному пути лицо этого субъекта приняло выражение почти сладострастное и одновременно – безобразно глумливое. Негодяю оставалось лишь порадоваться, что никто не может видеть его физиономию: в кавалькаде он двигался последним. Григорий Ильич Семенов всегда выбирал арьергард.

Коля не был уверен: действительно ли он слышит отдаленное шарканье подошв о каменный пол или его обманывает воображение? Впрочем, можно было не сомневаться: если даже он ошибается в данный момент, то звуки шагов донесутся до него с минуты на минуту. Время уходило.

Кинувшись к распределительному щитку, Коля распахнул его и начал перебирать и ощупывать электрические провода – словно был самоубийцей, старавшимся обнаружить смертоносный дефект в их изоляции. Однако проволочные изгибы были надежно запаяны в изоляционный материал. Да и, конечно, Николай Скрябин не имел намерения покончить с собой.

Ловко, будто всю жизнь только этим и занимался, он собрал в тонкий пучок несколько проводков, непонятно по каким признакам им выбранных, и так вытянул их, что они слегка выступили за дверцу распределительного шкафа. Затем Коля с крайней осторожностью прикрыл ее, и пучок проводов со стороны стал практически незаметен.

Между тем из коридора донеслись уже совершенно отчетливые, явственные звуки: кто-то надрывно закашлялся, а затем грубый мужской голос произнес несколько бранных слов. Медлить было нельзя.

Коля успел сделать еще кое-что: положил свой фонарик – включенный, но светивший едва-едва, – у той стены, за поворотом которой начинался серый километр. А затем помчался в дальний конец тира (до этого он старался даже не смотреть в ту сторону) и лег в неглубокую яму, вырытую там – где находились теперь участники первой, вечерней свадебной церемонии. Он постарался не думать о том, чей именно локоть подпер ему спину и чья голова оказалась у него под ногами.

Николай слегка прикрыл глаза, повернулся лицом в сторону галереи тира и так замер. Он успел вовремя. Почти тотчас галерея озарилась ослепительно ярким светом: кто-то из палачей нажал по очереди все выключатели в тире. И туда ступили участники «свадьбы».

Коля – хоть и находился на некотором отдалении – разглядел всех вошедших. И некоторое время он думал, что Анны среди них нет ( Стебельков что-то напутал…), прежде чем понял: исхудавшая женщина с бледным лицом, со спутанными немытыми волосами, озиравшаяся по сторонам с какой-то механической настойчивостью, – это она.

Семенов вошел в тир последним, и при виде его Коля ничуть не удивился: неудача с распределительным щитком ясно указывала на то, что Григорий Ильич тоже будет здесь. «Какой же я дурак… – беззвучно прошептал юноша. – Почему я не узнал, будет ли этотздесь?» А между тем, если б он и стал узнавать – у Стебелькова, всё равно ничего не переменилось бы. Иван Тимофеевич и сам не ведал о том, что руководитель великого и ужасного проекта «Ярополк» изъявил желание лично участвовать в заурядной ликвидации врагов народа.

Между тем Семенов вытащил из планшетки, принесенной с собой, плотный лист бумаги и, не глядя в него, стал выговаривать привычные слова:

– Именем Союза Советских Социалистических Республик…

Коля его почти не слышал – да и не слушал; он ждал. Его план, срочно им измененный, требовал одной лишь малости: удачного момента. И теперь Скрябину только и оставалось, что молиться; он стал произносить про себя: Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняй…

Вначале он глядел на Анну, но зрелище это оказалось почти непереносимым, и Николай перевел взгляд на расстрельщиков, стоявших почти напротив него, но не замечавших нежданного гостя. Он был для них просто трупом в яме. Никаких гостей здесь просто не могло быть.Осознание непреложной предсказуемости происходящего читалось на лицах наркомвнудельцев. Коле подумалось вперебой с молитвой ( Сокровище благих и жизни Подателю, приди и вселися в ны…), что даже у зрителей самого захудалого в мире театра не бывает таких скучающих лиц.

Иное дело – другая сторона. Как только Григорий Ильич начал свою читку, странное оживление пробежало по изувеченным, лишенным человеческих черт лицам узников. Общее чувство: ожидание избавления…

(…и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша.)

…выразилось на них. Скоро, скоро они будут свободны – будут мертвы! Ничего ужаснее этого Скрябин в своей жизни не видел.