Орден Сталина

Нажав на кнопку выключения, Николай вернулся к Мише и присел на краешек стула напротив него. Некоторое время они только смотрели друг на друга, не решаясь заговорить. У них не было ни малейшей уверенности в том, что архив «Ярополка» не напичкали жучками. Наконец Коля, взяв со стеллажа чистый листок бумаги, написал на нем несколько строк и показал другу; тот кивнул головой: «Хорошо».

В шесть часов вечера Миша и Николай беспрепятственно покинули Комиссариат внутренних дел. Коле отметили его пропуск, на котором значилось, что он вошел в здание в 8.45 утра (Стебельков расстарался), и студенты МГУ из прохлады лубянского вестибюля вышли на раскаленный асфальт самой страшной в Москве площади. Памятник Дзержинскому работы скульптора Вучетича еще не был установлен в ее центре; пространство площади крест-накрест пересекали трамвайные рельсы. Некоторое время Кедров и Скрябин шли молча, словно опасаясь, что за ними невидимками следуют сотрудники товарища Ягоды. И лишь в Театральном проезде Мишу прорвало:

– Ну, спасибо тебе за твое порученьице! – воскликнул он. – Я чуть не умер сегодня!

– Я тоже, – признался Коля, – я – тоже…

И, опуская самые скверные подробности, он поведал своему другу о том, что приключилось в расстрельном подвале. И о том, как всё закончилось.

2

Семенов с самого начала почуял в ней опасность, но вовсе не для возглавляемого им проекта «Ярополк»: тайного лубянского Ордена, любимого детища Сталина. По совести говоря, плевать было Григорию Ильичу на «Ярополк» и, уж конечно, трижды плевать ему было на интересы товарища Сталина. Проект, по крайней мере, был Семенову полезен, давал ему широчайшие возможности делать то единственное, в чем он находил удовольствие: наблюдать, как терзаются и умирают люди. Странное дело, но это позволяло ему снова ощутить внутри себя нечто вроде души, в действительности давным-давно им утраченной. А Сталин только мешал комиссару госбезопасности, был фактором неопределенности, который вечно приходилось принимать в расчет.

Анна же Мельникова, по мнению Семенова, была опасна для него лично. Он почувствовал это еще тогда, в вестибюле Наркомата внутренних дел, когда она заикнулась о его изображении на кинопленке. Григорий Ильич никогда специально не фотографировался, не имел такой привычки (случайные газетные снимки, где лицо его выходило смазанным, в расчет не шли). А уж в объектив кинокамеры он и вовсе никогда не попадал – до злополучного Беломорканала. Потому-то слова Анны и явились для Семенова сущим откровением.

Справедливости ради надо отметить: Григорий Ильич не сразу решил столь быстро и круто разобраться с Анной. Поначалу ему подумалось: а не сделать ли ему красавицу ненадолго своею любовницей, прежде чем ее уничтожать? Но, увидев в ней явную и нескрываемую неприязнь к себе, понял, что не стоит откладывать дело в долгий ящик.

Сон Анны – о карлике-почтальоне – был верным от начала до конца. От своих нанимателейСеменов и впрямь получил распоряжение покончить с «Горьким»; на то были особые причины. Так что Григорию Ильичу требовалась кандидатура: на кого возложить ответственность за уничтожение летучего агитатора. И он выбрал Анну, решив разом избавиться от двух проблем: и от пронырливой бабы, чуть было не раскрывшей его тайну, и от опасности разоблачения его, Григория Ильича, как тайного организатора страшной авиакатастрофы. Именно Семенов написал, ловко подделав почерк Благина, то самое письмо, которое очутилось затем в Анниной сумочке. И красавица ничуть не ошиблась, предположив, что автор этого эпистолярного шедевра – иностранец.

Но теперь, когда обнаженное тело прекрасной молодой женщины лежало перед ним на каталке в морге, чекист не испытывал торжества, а терзался крайне неприятными мыслями. Как могло случиться, что он не предвидел ни появления того существаиз ямы для трупов, ни побочного эффекта от произнесенного им заклятья, ни, наконец, наличия у Анны знаний об эзотерических обрядах, каковые – знания – едва не послужили к его, Григория Ильича, уничтожению?

– Прикажете кремировать тела, товарищ Семенов? – обратился к нему Стебельков – очень кстати оказавшийся в здании Наркомата, когда случилась неприятностьс расстрелом, и взявший на себе почти все последовавшие за этим хлопоты.

Тел и вправду было несколько: чуть поодаль на каталках лежало то, что осталось от трех палачей НКВД (останки одного из них продолжали подергиваться), а также длинное худое тело исхлестанного ремнями узника – Колиного двойника.

Происходило всё это за несколько часов до того, как Скрябин вошел в «библиотеку».

Григорий Ильич, поглощенный своими мыслями, Стебелькову не ответил. Никогда еще прежде не случалось комиссару госбезопасности настолько попадать впросак. А между тем разгадка была проста.