Орден Сумрачной Вуали

Мокки. Тилвас. Тилвас. Мокки. Не бывает такого, чтобы кого-то, по кому сохнешь пять лет, ты за несколько недель променял на другого. Не бывает такого, что ты вообще нормально влюбляешься, если в груди – чернота. Ты не можешь дать то, чего у тебя нет.

Во мне нет любви. Откуда ей взяться? И в Тилвасе нет. В Мокки нет. Во всей Шэрхенмисте, кажется, есть только тёмное шевеление, танцы уставших, спотыкающихся на каёмке вечности, захлебывающихся глубиной и спокойствием прахова океана, что смывает поколение за поколением и не приводит ни к чему, кроме повторяющегося ритма бесчеловечной вечности.

Как и зачем создавать свет, если сам ты – слеп? Он получится извращенным.

Только и остается, как рёххам, думать: чудесное тело, такое интересное, такое материальное, развлекусь-ка с ним, пока можно, раз уж дают.

…Как бы ни были воспалены, судорожно заняты мои мысли, чуткие воровские уши услышали стук в дверь номера. Я выключила душ, в густом молочном пару с трудом нашла полотенце и, пытаясь отмахнуться от дурных мыслей и тихой истерики, пошла в комнату.

Наверное, принесли ужин.

Но когда я открыла дверь, за ней стоял Мокки Бакоа. Темнее смерти, с лихорадочным румянцем на острых скулах, с волосами, всклокоченными еще сильнее, чем обычно. Глаза Рыбьей Косточки горели, как черный некромантский огонь, были воспаленно-сухими, яростными. От Мокки пряно пахло кожей, солью и чем-то неуловимо-густым, вмиг разлившимся по комнате терпкой аурой. Его трясло.

– Пей, – сквозь стиснутые зубы приказал Бакоа, хватая меня за шею и поднося к моим губам какую-то склянку. – Пей тоже, Джеремия.

Его голос доносился будто из подземного мира. Глаза то ли проклинали, то ли молили о чем-то – я не могла оторвать от них взгляда, мне казалось, мир рухнет, если я сейчас моргну. Все будет потеряно. Я приоткрыла рот, и Мокки влил в него вязкое зелье.

Когда пузырек опустел, вор отшвырнул его – тот разбился о стену с жалобным всхлипом. Мокки ногой толкнул дверь, захлопывая ее, двумя руками обхватил мое лицо и глядя с ненавистью, полным отчаяния поцелуем впился в мои губы.

28 Мокки, Тилвас, Тилвас, Мокки

Invideo actibus vestris!

Raendom.

«Экая безнравственность, аж завидно!»

Рэндом.

Я замерла, не веря, что это действительно происходит.

Точнее, попыталась замереть: то, с какой силой прижался ко мне вор, заставило меня отступить на несколько шагов назад.

Подожди!

Подожди.

Дай осознать…

Осознать не получалось: в голове будто взрывались огромные фейерверки, оставляя лишь бездумное чувствование, сырое проживание момента.

Мы с Мокки с грохотом врезались в шкаф. Что-то треснуло у меня за спиной, под ногами хрустнули осколки. Я задохнулась от неожиданности и наконец подалась Бакоа навстречу.

Клубок нервов.

Комок оголенных эмоций.

Здравствуй.

Бакоа целовался неистово и жадно. Я ошалело погладила его шею там, где были такие глубокие впадины над острыми ключицами. Другую руку я попыталась запустить ему в волосы, но Мокки не дал – непререкаемо перехватил мои пальцы, сплел со своими и с силой прижал к дверце шкафа у меня над головой.

– Джерри, – с непонятной интонацией сказал он и вновь стал меня целовать.

От Мокки исходил жар, настоящее пламя – беспощадное, все сжирающее. Когда его рука спустилась от моей скулы вниз – очертила линию подбородка, дальше на шею, плечи, на твердый краешек махрового полотенца – я открыла глаза.

Я хочу это видеть.

Оказалось, Бакоа все это время смотрел на меня в упор, не моргая. Его глаза светились отчаянной решимостью и одновременно уязвимостью – он никогда ещё не выглядел таким открытым. Я впервые рассмотрела, какие у Мокки густые ресницы. Какие светло-зеленые прожилки пляшут на темной радужной оболочке.

Настоящее море в глазах.

Ночное и рассветное. Черно-зеленый океан.

Мокки, кажется, тоже увидел меня как-то по-новому. Мы замерли, разглядывая друг друга в сгустившейся ночной темноте. Я чувствовала, как горят у меня губы, как стесаны костяшки пальцев, прижатые к шкафу твердой рукой Бакоа. Как внутри одна за одной падают, рассыпаются башни из надежды, сомнений, мыслей, остается только всепоглощающее желание.

Тусклая, неважная комната. Мокки – единственный источник света. Маяк.

– Почему сейчас? – с трудом выдохнула я, шаря по его лицу ищущим взглядом. – Что было в зелье?

Мокки резко мотнул головой.

– Неважно.

– Важно.

– Ты хочешь спорить со мной, Джеремия Барк? – брови вора взметнулись вверх.

– Я хочу знать.

– Так знай: я люблю тебя, ясно?

Я подумала, что ослышалась. Мокки криво усмехнулся, задрав острый подбородок. У меня подогнулись колени.

– Но не так, как хочу, – жестким, хриплым шепотом закончил Бакоа, до боли вцепившись мне в плечо. – И Дикая охота снова напомнила мне об этом. Зелье было не только для тебя, Джерри. Для меня. В первую очередь – для меня.

– Я не понимаю… – начала было я, но потом просто выругалась и вновь закрыла глаза.