Орден Святого Бестселлера, или Выйти в тираж

Седые фэны, помнящие фотокопии и самиздат, слова, таинственные для выбравших «пепси» юнцов; лысые мальчики, истрепанные страстями и алкоголем; халтурщики, способные вдруг оглушить стальным абзацем, как бьет иранская булава – насмерть; сонеты, эпиграммы и лимерики, которым не дождаться публикаций; издатели хладнокровнее гюрзы и внимательнее «парабеллума», жадные диктофоны газетчиков жрут случайность откровений; наглые от смущения девочки вырывают автографы с корнем, кто-то сует рассказ на рецензию, вынуждая охренеть с первого взгляда: «Она раскинулась на простынях с моргающими глазами…»; споры взахлеб, до утра, гитара, изнасилованная сотней рук, нет, я не Байрон, я другой, когда б вы знали, из какого сора…

Конвент.

Странная, страшная штука.

Соитие ада и рая.

* * *

– Ну-у-у, Вла-адинька!.. Ну-у-у, здравствуй, что ли?

Он всегда вкусно обсасывал слова, как мозговую кость.

– Привет. Пива взял?

– Пи-и-ва? Ну-у, взял.

– Угостишь?

– Ну-у… жадно мне…

Это был лев филологии, кашалот литературоведения, сизый кречет пера, великий критик современности, за любовь к Третьему рейху получивший кличку Шекель-Рубель. Субтильный барин, он и сейчас смотрелся скучающим лордом в отставке, снизошедшим до бутылки «Золотой эры». Ветер трепал лошадиный хвост волос, схваченных резинкой, – никогда не понимал, как можно отрастить такое сокровище при его лысине! Разве что с детства удобрять затылок…

Впрочем, лошадиная задница тоже безволосая.

Шекель-Рубель вальяжно крякнул, отрыгнув с видом короля, лечащего золотуху. Достал билет.

– Па-а-ашли, Влади-инька?

– Угу. Докурю, и пойдем.

Отчего-то стало грустно, что Настя не смогла меня проводить. Сейчас бы целовались на прощание, семейно, целомудренно вытянув губы, обещали ждать, скучать, зная, что забудем обещание, едва поезд тронется, застучит колесами…

Хотя мы и утром неплохо попрощались.

…Анастасия уютно, по-домашнему ворочается рядом, но просыпаться не спешит. Мне тоже жаль покидать теплую истому постели. Однако вдруг возникает предательское желание сделать Насте что-нибудь приятное. Например, подать кофе в постель. С горячими гренками. Как она любит. Благородные порывы у меня столь редки, что противиться воистину грешно. Осторожно, чтобы не разбудить, выбираюсь из берлоги, на цыпочках крадусь на кухню, прикрывая за собой дверь. Чайник – на конфорку, масло и ломтики батона – на сковородку; ага, Снегирю бог послал кусочек сыру, дабы, на булку взгромоздясь…

Спасибо Настюхе: во время моего отсутствия она решила постеречь квартиру, оставшись у меня на недельку. Не то чтобы сильно боюсь воров, но так спокойнее. Заодно, пока комп свободен, настучит свой реферат. О влиянии кого-то на кого– то.

Надо будет из вежливости уточнить: кого на кого.

Когда я объявился в дверях спальни, держа поднос с хлебом насущным, Настя только-только успела открыть глаза – и теперь изумленно хлопала длиннющими ресницами. Ресницы у нее от природы такие. Все подруги завидуют.

– Ты мне снишься, Снегирь?

– Обижаешь, мамочка! Это я, твой лучший в мире птиц! Вам кофе в постель или в чашечку?

– Ты действительно самый лучший птиц! Иди сюда.

– А вот ты мне взаправду снилась, – сообщаю в перерыве между кофе и поцелуями.

– Да? Приятно. Надеюсь, я была фурией? Стервой в кожаном комбидресе?!

– Не совсем, крошка. Комбидресс, например, отсутствовал.