Орден ветров (СИ)

Аллену удалось поспать от силы часов пять. Сны его были тревожными и утомительными, какие бывают разве что в бреду горячки. Ему все снилось, что он должен куда-то успеть, бежать так быстро, как только может. Он должен кого-то спасти, этот кто-то совсем рядом, близко-близко так, что стоит лишь протянуть руку и… но Аллен всё время не успевал. Вздрогнув, он просыпался с чувством холодного опустошения в душе, с мыслью, что лучше бы больше вообще не спать, но усталость снова смыкала его веки. И всё повторялось.

На рассвете Аллен проснулся, казалось, ещё более усталым, чем засыпал. Усталость бы свалила его снова, затянув на очередной виток непрерывного кошмара, но нужно было идти и проводить Акиру. Точнее, проконтролировать, что она действительно уедет. Перед тем, как чуть ли не силой (потому что Акира опять передумала) загнать её в портал, они вместе прогулялись до больницы, проверить, как там Фукуда. Но никаких изменений не произошло, что в равной степени радовало и огорчало.

После проводов — или конвоирования — Акиры, Аллен хотел было вернуться в гильдийский дом Фрихет и доспать, но вспомнив о полубредовых снах передумал. И побрёл, сам не зная куда.

Небесная Гавань просыпалась неохотно и долго, словно зверь, выползающий из норы после долгой спячки. Летом всё было совсем не так. Тогда, казалось, она вообще не засыпала ни на минуту, переливаясь огоньками фонарей и шума голосами ночных гуляк. Теперь же Небесная Гавань была тихой и белой, словно бы каждый звук застывал в холодном воздухе и опадал за землю белёсой крошкой.

В Ану Аренделе этого совсем не ощущалось, но здесь Аллен понял, что наступила зима и что год подходит к концу. После всего пережитого, сам факт существования каких-то праздников, да даже обыденной суеты казался странным, почти нереальным.

Почему-то вспомнилось, как в детстве они с семьёй отмечали наступление нового года. Как воздух в доме пах зимой, снегом и хвоей. Как мама покупала в городской лавке бесцветные стеклянные шарики, а потом садилась и расписывала их тонкой кистью, выводя замысловатые узоры, какие мороз выводит на оконных стёклах и даже ещё красивее. Этот образ всегда ассоциировался у Аллена с зимой.

А потом они с Лайтом случайно уронили коробку с этими шариками. Аллен даже не помнит, как это произошло, зато отлично помнит звон трескающегося стекла. Тогда ему казалось, что с таким же звуком вскрывается лёд по весне. А ещё тогда он подумал, что это конец, ведь родители точно ужасно расстроятся, и праздника не будет. Но отец лишь отвесил своим непутёвым детям по шутливому подзатыльнику, а мама улыбнулась и сказала, что это только повод купить новых шариков и расписать их к следующему году.

Но это был последний Новый год, который они отмечали вместе. Ведь потом был «несчастный» случай, после которого родителей не стало, а жизнь Аллена, да и Лайта тоже разбилась, разлетевшись на мелкие осколки.

Глубоко уйдя в воспоминания, Аллен остановился только у подножья широкой лестницы, ведущей во дворец. Он и не заметил, как дошёл сюда, но, видимо, подсознание само выстроило маршрут от одного источника волнений до другого.

— Помяни демона… — выдохнул Аллен обречённо.

В конце концов почему он не может просто явиться во дворец и потребовать, чтобы ему дали увидеться с Лайтом? Они всё-таки братья. И плевать, что Лайт преступник, обвинённый в предательстве и шпионаже. Аллену же должны быть предоставлены некоторые привилегии, он ведь «герой». От этого слова стало смешно. Скажи Лайт хоть что-то о том, что Аллен тоже, хоть и не по доброй воле, входил в число адептов дракона, сидел бы он сейчас в какой-нибудь камере, и всем было бы глубоко плевать на все его заслуги перед Альтерой. Забавно всё это.

***

— Думаешь, ты убил меня?

Голос холодный, как нож, всаженный в спину.

— Думаю, что пробил твоё сердце насквозь, обычно от такого умирают.

— По-твоему, я вообще мог умереть?

Голос, который не заглушить и не заткнуть.

— Избавь меня от разговоров про бессмертие души, я слышал все твои проповеди.

— О нет, Лайт, я говорю о другом. Мне не нужна милость богини, чтобы оставаться в этом мире. Каждый творец жив, пока живо его творение, а я творец, Лайт. Из слабого, избалованного ребёнка я создал почти совершенство, свою точную копию, превзошедшую даже оригинал. Я создал тебя, Лайт. И пока жив ты, буду жить и я.

— Ошибаешься. Мы совершенно не похожи.

— Нет, Лайт, это ты ошибаешься. Ты лжёшь, убиваешь, предаёшь, используешь других в своих целях — всему этому научил тебя я. Всё это мои методы.

Голос, от которого никак не избавится, потому что он звучит прямо внутри твоей собственной головы.

— Ложь. Всё, что ты говоришь, ложь!

***

Он проснулся от собственного крика и тупой боли в глазу. Опять. Это происходило так много раз, что Лайт бы уже давно сбился со счёта, если бы вообще пытался считать.

Его жизнь — это небольшая комната во дворце, постоянная боль во всём теле и ночные кошмары. Такова цена за то, что он практически вернулся с того света. И кому это, спрашивается, было нужно?