Ордынская броня Александра Невского

Пасху встречали еще на снегу 4 апреля. Горислав стоял ночную литургию вместе со старшим братом Любомиром в одном из соборных храмов града. Братья отвезли свои семьи и престарелых родителей за неделю до прихода татар верст за тридцать на юг — туда, где начинались дебрянские леса в одну из лесных деревень. Но Любомир возвратился, решив оборонять родной град от ворога вместе с Гориславом. Недалеко от детского стоял и Путята со своим отцом. Поглядывал на друга, улыбался, держа свечу в ошеей длани, крестясь перстами десницы и кланяясь в сторону алтаря. В этом же храме встречал Пасху и молодой князь Василий со своими боярами и дружиной. Все сегодня думали о своих сродниках, молились за то, чтобы Бог уберег их от безбожных моавитян, молились о своем спасении и помощи. Горислав вспоминал семью. Чувствовал, что скучает по детям, по Антонине, хоть и отвык он от них, хоть и крутила-вертела его по всей Руси ратная судьба. С болью думал Горислав о том, что не ладилось у него с Антониной и она, наверно, была неверна ему. Сердце тронула боль, но детский обратился с молитвой к Богородице, прося Ее укрыть его чад и жену своим святым мафорием от всяких бед, напастей, зла и смертельных болезней.

Вестей ни от жены, ни вообще из Новгорода не было никаких. Одно, слава Богу, было ясно, что татары не тронули города. Говорили, что молодой новогородский князь Александр Ярославич умен и ретив. Но мысль о том, что он смог бы защитить город, вызывала сомнение. Вон сколь градов было взято татарами по всей Рязанской и Суздальской землям. Не иначе, как новый князь Владимирский Ярослав откупил Новгород у татар. От этих мыслей Горислава отвлекла проповедь, с теплом сказанная настоятелем храма — старым седым священником, которого детский помнил еще молодым. Живое слово священника было о ратном подвиге его паствы, вставшей «за други своя» и за своего князя:

— Да аще князь наш младъ есть, то положимъ живогь свои за него, и зде славу сего света въспрпиимемъ, и тамо небесныя венца отъ Христа Бога приимемъ, — глаголал батюшка и заканчивал изречением Евангелия:

— Еже глаголю вамъ во тьме, рцыте во свете: и еже во уши слышите, проповедите на кровехъ. И не убойтеся от убивающих тело, души же не могущих убити: убойтеся же паче могущаго и душу и тело погубите въ геение. Не две ли птице цениться единому ассарию, и ни едина от нихъ падетъ на земли без Отца вашего: вамъ же и власи главнии вси изочтени суть: не убойтеся убо мнозехъ птицъ лучши есте вы. (Что говорю вам в темноте, говорите при свете: и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях. И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить, а бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне. Не две ли малые птицы продаются за мелкую монету; и не одна из птиц не упадет на землю без воли Отца вашего: у вас же и волосы на голове все сочтены; не бойтесь же: вы лучше многих птиц. Мф., гл. 10,27–31.).

Служба продолжалась. Под звуки торжественных пасхальных молитв детский подумал о себе самом и обратил свой внутренний взор и молитву к образу святого Димитрия Солунского. Следом вспомнился Киев, Михайловский Златоверхий собор. Перед глазами явился трогательный образ темноволосой, синеокой Соломин. Гориславу стало еще тоскливее, и он попросил у Господа поберечь его киевскую остуду и указать ему в жизни путь истинный. Теплый бревенчатый храм, озаренный в Пасхальную ночь светом сотен горевших свечей, пропахший ладаном и воском плыл перед его очами. На глаза навернулись слезы. Он закрыл их, и вдруг почему-то увидел Новгород, Софийский собор и голубые женские глаза, ранее никогда не виденные им.

* * *

Бурное апрельское половодье превратило на три недели козельский град в остров. Татары отступили от града на окрестные высоты и выжидали. Пятую неделю они уже стояли под Козельском и не собирались уходить. Затем половодье постепенно стало спадать. Жиздра и Другусна медленно входили в свои берега. Козляне понимали, что какие-то силы и обстоятельства держат ворога здесь в такую трудную пору. Между тем апрель заканчивался, и земля стала подсыхать. Ледяной панцирь на южном и западном валу града стаял. Но тонкий ледок еще держался на внутренней части в тени южного вала, так как рубленые стены не давали солнечным лучам проникать сюда.