Ордынский узел

— А что, прикажешь в дёсна Тверь целовать? Да коли даже б и хотел я… На Руси со времён благоверного предка нашего, Владимира Мономаха, царство ему небесное, один порядок был: бей своих, чтоб чужие боялись! И если не мы тверского князя, то он нас раком поставит. И что нам татары худого сделали? Власть Узбекова на Руси — власть законная. Дед наш, Невский, не потому ли с Батыем кумовился, что понимал — сила солому ломит, а ласковое теля двух маток сосёт? Это он завещал нам дружить с Ордой. Так с какой стати мне менять то, что дедом поставлено? Если у родственничков моих тверских тяму не хватает, понять не могут, что не время с Узбеком спорить, то Бог им судья. А по мне так лучше сперва в своей избе порядок навести и уж потом весь мир переустраивать…

Иван Данилович глубоко вздохнул, успокаиваясь, невесело усмехнулся:

— Да это всё так, на ветер говорю… Сам удивляюсь, чего тут сижу и время на тебя трачу? Давай к делу вернёмся: значит, всё ж отравили невестку мою?

— Салгар сказала, что завернуло её в одночасье, сразу после завтрака им плохо стало, а к обеду уже умерла. Да и с Тумыном странная странность приключилась, подпоили его, чтоб поутру кушанья отведать не смог. Всё одно к одному сходилось.

— А это кто такой?

— Кавгадый при княгине Агафье своего человека оставлял. Он всегда всю снедь до того как княгине подавать пробовал. Ну и, наконец, Ратибор, о котором я вечор говорил, тот, что Перуну своему нас схарчить собирался, прямо подтвердил, мол, сейчас вас всех пошинкуем, доделаем то, что в кремле не удалось!

Князь Иван пожевал губами, помолчал, а потом сказал:

— Всё в грамоте изложишь. И не растекайся, по сути пиши. Чернил принесут тебе. В полдень князь Юрий во Владимир отъезжает. До той поры ты отсюда ни ногой, а потом отпустят тебя. И чтоб духу твоего на Москве не было. Отправляйся под Смоленск к полку своему. Аль не хочешь более служить? — он усмехнулся. — Да не бойся, нет уж там прежнего воеводы. Везут его сюда, голубя, со скованными лапками. Неделю назад грамоту от тамошнего пристава доставили. Дознались-таки, в чью пользу мука ушла. Ну и про тебя писано там, мол, был тут у нас герой, борец с кривдой… Эта грамотка и перевесила. Бог с тобой, живи. Хоть ты и не оправдал надежд моих. А потому — с глаз долой и из сердца вон! Если хоть словечком кому проболтаешься, зачем в Тверь ездил, то…

— Никогда и никому.

— Смотри!

Князь был уже при выходе, когда я окликнул его.

— Иван Данилович! А денег малую толику бы… У меня свадьба скоро.

— Чево-о-о? — изумился князь. — Тебе, может, королевну в кровать принести? Ну и ну! Видел пролаз, но такого!

Иван Данилович хлопнул дверью. По коридору разнёсся его бас, которым он отдавал стражникам распоряжения. Наверное, говорил про меня. Я явственно различил трижды повторившееся «зас…нец!» и конечное слово «взашей». Оно звучало сладко как Бояновы гусли. Я был согласен, если из тюрьмы меня выгонят даже пинками!

Московский князь выполнил-таки своё обещание: после того как я мелким почерком излил на представленном мне листке пергамента все тверские наблюдения, касавшиеся обстоятельств кончины княгини Агафьи-Кончаки, меня выпустили на волю. Караульщик при воротах острога, отпирая маленькую калитку, устроенную в середине ворот, даже улыбнулся мне как старому знакомцу:

— Редко которые своими ножками отсюда выходят. А ты резвый, попрыгунчик, сесть не успел, как выпустили. Поди, всех вкруг себя облыжно обнёс, чтоб самому выпутаться?

— Своих, борода, мы не сдадим никогда.

— Ну-у, — не поверил воротинщик, — сто лет тут стою, а такого не слыхивал.

— Маловато, значит, стоишь. Ещё столько простой — сам убедишься, что бывают в жизни чудеса.

Воротинщик громко заржал, а мне его щербатая разбойничья рожа показалась вдруг невыносимо милой. Я любил весь мир.

— Пойду, дядя. Здоровья твоим деткам.

— Ну, иди, иди…

Глава семнадцатая Зашибленное вспухнет, посеянное взойдёт

Я снова заглянул в Данилов монастырь. До назначенного мной часа, когда Корнея и Салгар выпустят на свободу, оставалось меньше двух суток. Мне следовало поторопиться к ним, но очень захотелось проверить мысль, пришедшую на ум в кремлёвской яме. Коня я вернул себе с легкостью; значительно труднее было выцарапать меч, но и его, в конце концов, мне выбросил старший из охраны княжьего терема.

— Хоть бы почистил, Аника-воин! — рявкнул старый рубака.

Было видно: он горько обижен на жизнь, не поставившую меня под его начало.

— Накопи́тся — само отвали́тся, — огрызнулся я и окончательно испортил ему день.

В монастыре ничего не изменилось, разве что окружающий лес налился летней силой. Отец Нифонт как всегда был в работе. Подоткнув за пояс полы рясы, он с топором в руке стоял возле свежерубленного домишки и давал указания ползавшему по не до конца обустроеной крыше послушнику Елеферию.

— Здравствуй, воин Сашка. Зачастил, балуешь старика, — обрадовался Нифонт. — Поможешь крышу докрыть? Я староват там лазать, а у Елеферия в руках не бывало. Или ты уже забыл плотницкое рукомесло?