А вьюга все завывала, и метель все неслась по степям и по улицам заснеженного Отрара. И от холода нельзя было спрятаться никуда. Разве что мысли о жарком Китае и согревали замерзающих солдат эмира Тимура.
Он почувствовал удачу. Но ничто так не радовало его сердце, как покаяние хана Тохтамыша. В тот вечер они праздновали с послом Карой Ходжой, радости которого тоже не было предела. Тимур выпил много вина. В распахнутой шубе он вышел на мороз и ветер, не чувствуя холода, долго всматривался в пургу над землей. Он пытался разглядеть в этой замети будущее, но оно было зыбким и рассыпалось на глазах. Затем он вернулся, пил еще много, а утром у него схватило и горло, и грудь. Тимура бил озноб. Колотил так, что у него дрожали руки и зубы стучали о край пиалы, когда ему подавали пить. А потом жар охватил его, стал ломать кости и пожирать изнутри. Все переполошились, забегали вокруг него, лекари готовили снадобья, жены то и дело склонялись над ним, и принцы, и первые полководцы, а он через пелену едва видел и слышал их. Иногда он приходил в себя, потом забывался вновь. Ему становилось все хуже.
– Что войско? – покрытый потом, в огненном жару, спрашивал он. – Мои солдаты ждут меня?!
Ему говорили: ждут!
– В Китай! Мы идем в Китай! – твердил он. – Они готовы идти к последнему морю?
Ему отвечали: готовы!
– А принцы, мои внуки, где они?!
Его успокаивали: все тут!
И он забывался вновь. Когда в очередной раз Тимур пришел в себя, то почувствовал такое бессилие, какого не было прежде. Грудь судорожно вздымалась, легкие наполнились горячей и тяжелой предательской влагой, словно он тонул, Тимур еле дышал. Он хрипел как столетний старец. И вдруг он понял, что жизнь уходит от него. Это было страшно!
– Пригласите всех жен, – прошептал он, – всех принцев, кто вышел со мной в поход, всех старших беков и моих личных гвардейцев. Быстрее!
Но большинство и так были все здесь. Вот уже две ночи и два дня никто не смыкал глаз! Ему так и сказали:
– Сахибкиран, мы подле тебя!
– Хорошо, – пробормотал он. – Подлинно знаю, что птица духа собирается улететь из этой клетки, пойду под защиту Бога, вас оставляю Богу.
Такого никто не ожидал услышать – все затихли!
– Надобно, чтобы после моего ухода не поднимали вопли и плач, это совершенно бесполезно, – продолжал Тимур. – За меня просите у Бога прощения моих грехов, возрадуйте мой дух молитвами, благословениями и чтением Корана.
Жены зарыдали. Заплакали принцы, беки и его бахадуры. Хафизы, обступив его изголовье, не обращая внимания на плач и причитания, поспешно читали Коран.
А Тимур увещевал:
– Слава Аллаху, что сегодня и в Иране, и в Туране нет такого, кто мог бы выступить против. Я уповаю надежду на Господа Бога, что, несмотря на то, что у меня много грехов, он смилостивится надо мной, ибо я укоротил муки угнетателей относительно угнетенных. Я не допустил, чтобы в мое время сильный притеснял слабого.
Как ему сейчас, на смертном одре, хотелось верить в это!
И вот – прозвучало завещание:
– Пира Мухаммада Джахангира, моего внука (младший сын Джахангира. –
Все тотчас поклялись.
– Пусть беки и военачальники, которых здесь нет, соберутся и поклянутся, что выполнят все, что я сказал в своем завещании. Слышите?! Все должны дать клятву мне – и нынче же! Идите и потребуйте клятвы!
Шах Малик-бек и Шайх Hyp ад-Дин-бек, не сговариваясь, встали перед ним на колени.
– Если бы я мог принести свою жизнь в жертву тебе, – заплакал Шах Малик. – Если бы Аллах взял мою жизнь, сохранив твою, Сахибкиран!
– И мою! И мою тоже, государь! – вторил ему Шайх Hyp ад-Дин.
– У Аллаха свой замысел, – прошептал Тимур.
Его лицо то и дело обтирали, увлажняли губы.
– Времени мало, сил мало, – прошептал он. – Как бы я хотел увидеть Шахруха, моего сыночка! – Его лицо на секунды окаменело. – Не судьба! С теми, кого нет подле меня, увидимся в Судный день.
Грань приближалась. Роковая черта. Через забытье и жар он многое что видел и слышал. Но еще страшнее было то, что должно было случиться за этим. За гранью! Уже хлопали чьи-то крылья над его головой. Птица? Откуда? Какая? Метались тени. Ему то и дело казалось, что он слышит вопли многих тысяч людей – и все они взывают к нему! Ждут суда!
Не своего – его суда!