Орджоникидзе

Все мы вместе прошли несколько далее в сторону Гагр и заметили около берега фелюгу. А на берегу против нее человек пять или шесть, узнать которых я не мог вследствие дальности расстояния. Также потому, что, увидев нас, они тотчас разбежались, а фелюга отчалила от берега. На том месте, где находились эти люди, мы нашли разбитый ящик, в котором оказались три или четыре винтовки, а кругом были разбросаны пачки патронов. Винтовки эти хотел было взять с собой на таможню матрос Конджария, но другие мои спутники объяснили, что они принадлежат к охране князя Маргания и желают иметь новое оружие. Старые винтовки отдадут управляющему имением князя. Я же положил себе в карман лишь одну пачку патронов без всякой определенной цели.

По дороге, при обратном нашем следовании на дрогах, к нам подошли, это было возле леса, Владимир (Ладо) Горгошидзе, Ахмет Бекир-оглы и еще один человек. Они спросили, не нашли ли мы корову. Я ответил: „Вот что нашли“, показывая пачку патронов. После мы все направились в Бомборы. На дороге пачку патронов взял у меня Горгошидзе.

Не доезжая села, поблизости от берега моря, нас остановили казаки. Их было шесть человек или больше. Они спросили, зачем мы едем. Мы ответили, что разыскивали корову, а на вопрос — откуда у нас ружья? — один из охраны князя Маргания ответил, что ружье принадлежит ему, как милиционеру, а другое — его товарища. Третье ружье унес Конджария, которого в то время с нами уже не было, он пошел в Гудауты по тропе.

Казаки нас оставили в покое, и мы продолжали путь, но вскоре они опять нас настигли и арестовали. При аресте один из казаков ударил меня по лицу, а затем всех нас, в том числе и меня, били нагайками“.

Били нагайками!.. Всего два месяца назад царь милостиво даровал народу „незыблемые основы гражданской свободы“. В манифесте все обстоятельно перечислено: „действительная неприкосновенность. личности, свобода совести, слова, собраний и союзов“.

Написать бы на каждом экземпляре манифеста: „Дзирс Николози!“

Ротмистр пододвинул Серго аккуратно пронумерованные листы.

— Обвиняемый, поставьте свою подпись.

В тюрьме ждала горькая новость. В соседнюю камеру к уголовникам посажен Леван Готошия. Ему грозит смертная казнь за „покушение на жизнь унтер-офицера полицейской стражи Сухумского округа Муркузана Чирикбая“.

…Ротмистра осенила идея. Поехать в Гудауты, спросить у самого Квачантирадзе: а была ли у него корова? Если присягнет, что была, то как выглядела, ее подробные приметы. Отдельного корпуса жандармов ротмистра не проведешь!

Чувячник Иван Квачантирадзе, один из первых пациентов Серго, смиренно и очень обстоятельно описывал его высокоблагородию, какой чудо-коровы он, Иван, лишился.

— Второй такой ни за что не найти, — твердил бедняга.

„Дело несрочное, — решил ротмистр, — пусть посидят. Какую-нибудь статью потихоньку подберем. С революцией, слава богу, покончено…“ Газета „Кавказ“, пользующаяся постоянным покровительством властей, воспроизвела телеграмму царя наместнику: „С чувством полного удовлетворения прочел я ваше последнее донесение о мерах, принятых вами для подавления мятежного движения на Кавказе“.

На допросы больше не звали. Лишали передач, свиданий. Отказывали в прогулках, даже в нарах, на которых можно было бы приткнуть голову; в переполненных камерах люди валялись на полу.

Серго передал записку Левану:

„В наших руках еще остается оружие — голодовка“.

„Нас двоих мало, — ответил Леван, — присоединятся ли другие?“

— Восемь… Девятнадцать… Двадцать семь… Сорок три! — начальник тюрьмы со всем штатом надзирателей обходил камеры, не скрывая интереса, считал, сколько „политических“ отказалось принять пищу.

Голодовка! Такого никогда не бывало в стенах сухумской тюрьмы, хотя она неплохо служила еще турецким пашам…

На четвертый день голодовки начальник округа князь Джандиери рекомендовал полицейскому и тюремному начальству:

— Все в руках всевышнего. Попросите тюремного священника, пусть батюшка объявит узникам, что благодаря заступничеству святой церкви власти готовы явить милость — разрешают прогулку, передачи, свидания. Не всем! Надо быть более гибкими — кому пряник, кому виселица! И время надо уметь выбирать.

Среди тех, кому разрешили свидания, неожиданно оказался Серго. Его навестил Ражден Чхартишвили. Радость двойная. Однокашник и один из немногих, оставшихся на свободе большевиков. Наконец восстанавливается связь с партией.

— Надо ухитриться, Ражден, — настаивает Серго, — передай нам хотя бы пару лобзиков и запасные пилки к ним. Организуем побег смертников, тех, кто уже осужден на виселицу.

Лобзики и пилки Ражден передал, их запекли в пышные домашние пироги. В камере, где сидел Серго, немедля, распилили половицы, начали рыть подземный ход к тюремной стене. Вынутой землей набивали карманы, с тем чтобы потом выбросить в уборной. Работали круглые сутки. Особенно энергично по ночам. Как только очередная смена спускалась, дыру тщательно прикрывали половицами, сверху бросали тюфяк и кто-нибудь ложился.